— Аматус, меня тошнит от этого места. Это не просто аскетичная безвкусица с тенью отчаяния, это его колыбель. — Слушай, сальрока, переплюнуть Тетрасов — дело хорошее. Но вспомни Мэйварис Как-Там-Её и посмотри на этого щегла. Оформи его как-нибудь, чтоб братве не стыдно показать было, прирежут ещё. — Ах, милая Мэйварис, покорительница гномов… Послушай, маленький друг моего Инвизитора, я скажу тебе вот что. Достань мне десять шелковых шарфов — и я устрою вам такой показ, который ваша Хартия и вся Торговая Гильдия не один год будут обсуждать. Во всем этом было какое-то западло, но Эдрик Кадаш никак не мог понять где.
— В общем, это вот мой муж, — гордо произнесла Эллана, представляя Каллена своему клану. Хуже, чем в ту минуту, Каллен чувствовал себя только на балу в Халамширале, когда его спросили, как он относится к хлыстам и воску. — Вышла за шемлена, совсем страх потеряла, — покачал головой охотник. Хранительница прокашлялась, сделала шаг вперед. Ох, не надо было отпускать ее никуда, не надо было. — Эра сэранна-ма ма вен, шемлен. Адаран атишан. — Она косо глянула в сторону Элланы. — Мала суледин надас. Каллен беспомощно поджал губы и повернулся к жене. — Он что, еще и по-долийски не понимает? — Как он тебе давал обет? — И на что он нам такой в клане сдался? — Не по обычаям, совсем не по обычаям! Пока клан возмущался, а Каллен страдал, Эллана улыбалась. Наверное, если они узнают, что она теперь Эллана Резерфорд, то скормят обоих молодоженов галлам.
Они попрощались с четой Травельян у ворот Скайхолда. — Жаль, что отец не смог приехать познакомиться, он очень занят в Магистериуме… Инквизитор надеялся, что Дориан не заметил, как в глубине кареты начала молится бабушка. — Спасибо за щедрый прием, — бросила на ходу сестра, захлопывая резную дверцу, — жаль, что нам пришлось так рано уехать. Возница тронул так, словно позади их гнали волки. — Ну не так все и плохо… — протянул Максвелл. — На фоне того, что моя мать отказалась знакомиться с «беспородным дикарем», я чувствую себя практически частью твоей дружной семьи, — хохотнул Дориан.
Странник бродил по скалам чуя как зверь судьбу; Дева бросала сети на Штормовом берегу. Сядь, отгони усталость, ты ведь насквозь промок; В чем, расскажи, сладость этих крутых троп? Ищешь кого, и ведут ли страх тебя или мечты? Странник сказал: твое счастье, что мне нужна не ты. Я был у самой Антивы, я пересек Ривейн; пил я чужие слезы, ел я золу и ревень. Знаешь, а мы похожи - дева сказала ему. Не по узорам на коже, но по крови и дыму. Странник ей так улыбнулся, что стало больно дышать, а после вынул из сети иглы морского ежа. Слушай совет, прыткая, за доброту ко мне: не прикасайся, рыбка, к тварям что в глубине. Так он сказав, сгинул. Не повернул вспять. Но через год вернулся к морю сетей опять. Где твои корни, странник? Кто ждет тебя домой? Кто сохранит твое сердце лютой холодной зимой? Люди мои – волки, дом мой сгорел дотла, я – зло, для тех, кто хочет не пробудить зла. Девы наивней, чем дети. Сердце свое успокой. Выбросил странник из сети жало медузы морской. Веру отдать и силы не разобрав – не спеши; Помни: не все, что красиво стоит твоей души. Так он сказав скрылся, словно пожар в дыму, так он оставил рыбачку, что доверяла ему. Ну а в последний раз, третий, уж перед самой войной, снова попал он в сети девочки юной одной. Был молчалив и мрачен, делом гневил судьбу; Выбросил странник в море рыбу с приманкой на лбу. Там, за чертой грезы, встречу свою смерть; Знай, не всегда выход – если во тьме – свет. Дева, оплакав сети, в руки взяла меч. Дева узнала скоро, что означает смерть. Было ли все напрасно? Встретив глаза ледяные Дева увидела ясно Рыбу из глубины
Ей всегда казалось, что эльфы не в её вкусе: тонкие, хлипкие, женственные. Потом появился Солас… — Не самый юный лысый эльф, — равнодушно отметила Эвелин. Но с каждым днём «отметок» всё прибывало, а душевное равновесие раскачивалось всё опаснее. Скульптурная линия челюсти. Лёгкая горбинка носа. Шрам над переносицей. Ямочка на подбородке. Чуть опущенные уголки глаз. Еле заметные веснушки. Чёткие скулы. Привычка хмурить брови. Вены, проступающие на висках в моменты напряжённого раздумья. Манера изредка приподымать правый уголок губ чуть выше во время беседы, так что кажется, будто он говорит с постоянной ухмылкой. Или не кажется. Губы действительно застыли в ухмылке, и Тревельян поняла, что уже давно не слушает говорящего эльфа, завороженно глядя на его губы. — Леди Инквизитор?.. — иронично поинтересовался он. — Да, Солас?.. — как можно спокойнее ответила она, перехватив его внимательный взгляд и тут же отведя глаза. Наступило неловкое молчание. Эвелин решилась и вновь встретилась с ним взглядом. Ухмылка эльфа превратилась в неприкрытую улыбку. И тогда Тревельян улыбнулась в ответ, позволяя себе продлить этот взгляд куда дольше, чем того требовал этикет.
Эллана потянулась в кресле и нехотя отвлеклась от воспоминаний о поцелуе между ней и Соласом в Тени. Нужно было просмотреть счета, подписать распоряжения для интендантов... И можно будет сделать перерыв, чтобы еще немного повспоминать.
Как руки Соласа скользят по ее талии, и ниже.
Да, и ворох служебных записок. С них и начну, решила Эллана, отложив листы со счетами в сторону.
Первая записка, розовая и надушенная, была исписана утонченным витиеватым почерком.
«Цветик мой, поздравляю, вы его поразили. Но, умоляю, не соглашайтесь на постель как минимум месяц. Мужчины не ценят доступность.
Ваша Вивьен»
Эллана почувствовала, как запылали уши: гребаная Инквизиция – все уже все знают. Хуже, чем в клане.
Следующая записка пахла лошадьми, а буквы были рваными и размашистыми.
«Инквизитор, простите, что позволяю себе вмешаться, но Солас — отличный парень. Не морочьте ему голову этими женскими штучками. Займитесь уже любовью, сделайте друг друга счастливыми.
С почтением, Страж Блэкволл»
Отлично, подумала Эллана. Просто охренительно. Все не просто все знают про нас с Соласом, а еще и просекли, что я нихрена не понимаю, что делать с ним дальше. У меня что, клеймо девственности на лбу?
Она посмотрелась в зеркало, но увидела лишь узор валласлина.
Ладно, пробормотала она, разворачивая очередную записку. Тут что?
«Заставь его ревновать, Эли, и он с ума по тебе сойдет. Предлагаю себя в качестве образцового соперника, ты знаешь, где меня искать.
Дориан»
Эллана хихикнула. Следующее письмо было не подписано, но она узнала этот четкий и ровный почерк.
«Дай понять, что он твой единственный.»
Кто б мог подумать, что Кассандра в душе такой романтик?
Советы сыпались как из рога изобилия, одуряющие в своей противоположности.
«Поощряй дарить тебе подарки, для мужчин это важно» (Жозефина)
«Скромность и бескорыстие украшают леди ярче бриллиантов» (Каллен)
«Делай, как я. Разговаривай с ним. Ври, сочиняй, очаровывай, сбивай с толку. Это работает» (Варрик)
«Все, что ты ему скажешь, впоследствии может быть использовано против тебя. Будь осторожна» (Лелиана)
«Не позволяй лысому кобелине бухать и носиться по бабам, сразу пинай по яйцам» (Сэра)
«Дай ему свободу, кадан, поверь, он это оценит» (Железный Бык)
Записки иссякли. Эллана устало потерла лоб.
Охуеть советы. И почему все так сложно? Давать ему – не давать? Пусть ревнует, или как? Что делать вообще?
Она опустила глаза и увидела смятый желтоватый листик. Эллана могла поклясться, что мгновение назад его там не было. Точно так же, как могла поклясться в том, кто ее автор.
Коул всегда знал больше других. Прикусив губу, она развернула записку. Там было только одно слово, выведенное округло и неумело.
— Нет, это никуда не годится. — Солас увлек Эллану за собой, держа за руку, точно маленькую.
— Просто расслабься, ма венан. — Он провел ладонями по ее талии. — Дыши глубже.
Шум бала долетал даже сюда, под лестницу. Обмякнув, Эллана прислонилась к стене. Дурнота сдавливала затылок, проступала капельками пота на лбу.
— Я никогда не была в таком… шумном месте.
— Тебе нужно немного расслабиться… — Солас продолжил поглаживать ее по спине. И ниже. И — его рука словно сама собой оказалась у Элланы за поясом, зарылась в тонкий нательный батист, скомкала, пробралась к обнаженной коже.
— Что ты делаешь? — Эллана поймала его запястье. Солас послушно замер, удобно положив ладонь на полукружье Элланиного зада.
Лицо его при этом было невозмутимым, словно он не делал… то, что делал.
— А-а-ах, прекрати, — Эллана высунулась за угол и тревожно огляделась. — Это же… — она судорожно сглотнула, когда Солас пристроил рядом с правой рукой и левую.
— … нас могут увидеть.
Пояс угрожающе затрещал.
Солас вынул одну руку, но лишь за тем, чтобы ослабить застежки. Плотная мундирная ткань предательски поползла по ногам Элланы, увлекаемая собственным весом.
— Так легче, венан, правда? — он одобрительно улыбнулся и отступил на шаг, любуясь ее видом. — Прекрасно смотришься. Теперь повернись.
Он снял пояс с талии, развел в стороны полы мундира.
Эллана повиновалась, уткнувшись лбом в стену, и старательно прогнулась в пояснице. Она ясно представляла, что узрит случайный очевидец, надумав заглянуть под лестницу в восточным крыле Зимнего дворца. Инквизитора, Вестницу Андрасте, раскорячившуюся у стены со спущенными до щиколоток штанами, бесстыдно заголенным задом в покорном ожидании, пока ее поимеют.
Солас/ж!маг!Лавеллан, AU, где Солас очнулся от... чего бы он там не очухивался, на десять лет раньше и наткнулся на клан Лавеллан. Встреча с мелкой, только начавшей обучение у Хранительницы ученицы и Соласа, А желателен не но в убийственной дозе «всё оч плохо»
Исполнение №1, 167 словИсполнение №1, 167 слов — По-прежнему сильна… Задумчивый голос вывел Хоук из горячечного бреда, в который давно превратилось ее путешествие по Тени. — Ты! Я тебя помню… Сказав это, она поняла, что ошиблась — не он. Не тот маг, что сопровождал Инквизитора в Тени. Кто? Тот, о ком твердили духи, вероятно. А она-то, дурная, принимала их шепоты за ложь… — Что тебе нужно? — Хоук сцепила руки на посохе, чтобы он не заметил дрожи ее рук. — Люди пойдут за тобой, — он улыбнулся, и черная тень за его спиной оскалила волчью пасть. — Тем более, после явления из Тени. Хоук начала понимать. — Пойдут. И что ты с ними сделаешь? — Приведу в новый мир, разумеется, — он пожал плечами. Он никогда не врал. Просто недоговаривал. — А ты — останешься жива. Разве плохо? Помедлив, — соображая тяжело и мутно, — Хоук опустилась на колени. — Я… хочу жить… И я… клянусь и приношу себя… — Что? — поразился он. — Я вовсе не требую… Немедленно встава… Он совершенно не по-божественному склонился, чтобы поднять ее за воротник. И тогда Хоук, коротко выдохнув, резко ударила оголовьем посоха в хрупкую переносицу.
Инквизитор, Солас. Кто-то из сопартийцев (но не Солас) дарит Инквизитору волчонка. Инквизитор в восторге, и везде тоскает с собой животное. Реакция Соласа.
— Я надеюсь, ты понимаешь, что твой друг — не домашняя собачка? Если ты, конечно, считаешь его другом. Инквизитор отвлекся от самозабвенной возни с волчонком и вопросительно поднял бровь. — Я всё думаю, зачем ты его с собой таскаешь? Детские мечты о собаке или желание показать, что могучего Инквизитора слушаются даже такие гордые и свободные создания? — Я не… Слушай, мабари тоже гордые свободные создания и, говорят, произошли от волков. — Волк — не мабари, — отрезал Солас. — Он не будет выполнять любую твою прихоть только потому, что ты его запечатлел. Он может даже укусить тебя, если почувствует угрозу. — Любая собака может оттяпать тебе руку, если ты вздумаешь таскать еду из её миски. — Но в прочих случаях лишь преданно скулит. Или лает, пока ты не прикажешь ей атаковать. Что скажет Жозефина, когда твой волчонок набросится на одного из важных гостей, потому что ему не понравился его тон? Он ведь не будет слушать тебя, пока не раздерет обидчику глотку. — О, об этом не стоит беспокоиться, — весело хмыкнул Инквизитор и почесал довольного волчонка за ушами. — Эти орлесианские хлыщи всегда так предельно вежливы и слащавы, что кишки слипаются. Не сразу поймешь, что это было оскорбление. Солас наградил его тяжелым взглядом. — Волки понимают больше, чем ты думаешь.
Солас, долийцы. Солас просыпается и первыми разумными существами, которые встречаются ему на пути являются долийцы. Радость Соласа, который бросается к ним лопоча на эльфийском как он рад их видеть и офигивание долийцев. Плоскоухий Солас пытается донести до собратьев истину, собратья не рады. Н+
Солас. Предположим, он, как и Митал, находился не в своем теле и кто-то на протяжении столетий носил его в себе. Реакция простого эльфийского мажка, когда в нем проснулся древний вредный ничего не понимающий бог. Если мажок был в Круге - вообще отлично.
– Дорогая, вы в своём уме? – голос у Вивьен остался ровным и любезным, но опущенная на блюдце чашечка звякнула неприлично громко. – Почему именно он? – Не смог убежать? Мне нравятся брюнеты? Матушка настойчиво просит внуков? – Эвелин подхватила конфету из вазочки, надкусила и скривилась: с ликёром! С некоторых пор её воротило от алкоголя. – Я серьёзно, цветик мой. Вы считаете, что сейчас это... уместно? – Как никогда. Вы ведь не хуже меня знаете, насколько сильнее становится женщина-маг во время беременности. В нашем Круге была такая, сначала едва свечку умела зажигать, а на пятом месяце без труда устроила пожар на три этажа. А уж что можно сделать, нося плод от красного храмовника... Корифей пожалеет, что вышел из своей спячки. – То есть неизбежное безумие вас не пугает? И опасности красного лириума, и смерть? – взгляд Вивьен стал жёстким. – Что будет с ребёнком, в конце концов? – Не думаю, что он успеет родиться. Взгляните. – Эвелин стянула перчатку. Разросшаяся Метка уродливой трещиной тянулась от ладони к запястью и ниже, исчезая в глубине рукава. – Она как будто увеличилась. – Так и есть. Всё больше с каждым закрытым разрывом. Долго с такой штукой не протянуть, и лучше бы мне убить Корифея до того, как она меня прикончит. – И вы не допускаете мысли, что всё сможет закончиться... не так печально? – Как именно? После победы явится добрый дух и снимет Якорь? Нет, мадам Вивьен, благополучных перспектив я не вижу. И если смерть неизбежна, то почему бы не устроить гранд-финал напоследок? – Очаровательно. – Вивьен опустила ресницы. – Теперь я понимаю, почему из всех мужчин вы сошлись именно с Самсоном.
– Принеси плащ, – говорит Эллана остолбеневшей служанке.
Нет смысла пытаться застегнуть дублет – он только подчеркнет выпирающий живот.
– Надену его прямо на камизу, – буднично поясняет она. – Так лучше.
По служанкиному лицу видно, что она разнесет новость по всему Скайхолду, но Эллане откровенно плевать. Все ее мысли сосредоточены на одном. Беременность она угадала сразу: по тяжести в низу живота; по болезненно набухшим соскам, натираемым тканью нижней одежды; по спазмам пустого желудка.
Эллана напряженно смыкает руки под грудью, смотрится в зеркало: бледная и растрепанная, глаза в окружении желтых теней, сеточка морщин на висках. Живот пока небольшой, но четко очерченный, слегка заостренный.
Служанка набрасывает плащ поверх мятой рубашки. В глазах плещется хищное любопытство. Эллане хочется ударить ее по щеке, обжечь зеленым огнем, но вместо этого просит:
– Причеши меня.
И отворачивается. Нужно беречь силы.
Решетчатая дверь камеры распахивается с режущим слух визгом. Охранник нехотя отходит, то и дело оглядываясь. Ему тоже любопытно.
Самсон безучастно сидит на подстилке из жухлой соломы, длинные ноги вытянуты до самого входа. Эллана становится перед ним, снимает плащ, распускает завязки камизы, стягивает ее с плеч.
В глазах Самсона загорается огонек.
– Даже так, Инквизитор? – спрашивает он, вставая. – Хочешь прямо здесь? К себе комнату уже не зовешь?
Все произошло именно там. После суда, когда Эллана велела привести Самсона в свои покои. Разговорить, вытянуть побольше. Узнать врага ближе. Она не помнила, как они оказались в постели. Ривейнское красное коварно. Или победная эйфория, бурлившая в ее крови. Неважно. Не на что жаловаться: врага она таки узнала ближе некуда.
Самсон жадно сжимает ее груди, проводит ладонями по торчащим, болезненно ноющим соскам, обхватывает за талию, чтобы привлечь к себе ближе, но замирает, заметив выпуклый живот. Усмешка сходит с губ.
Эллана молчит, опустив глаза. Чувствуя злое удовлетворение от растерянности на его лице.
– В нашу последнюю встречу ты не была такой… округлившейся, – наконец говорит он.
– Да.
– И это я?
– Ты.
Она понимает, что это невозможно объяснить: прошло меньше месяца с той ночи. Но это правда.
– Это ты, – повторяет Эллана, глядя на него исподлобья. – «Это твоя вина», думает она, понимая, что несправедлива. – Больше никого не было.
Она испытывает страх и ярость. Ненависть, жгучую и пульсирующую, словно плод в ее животе. Обиду. Растерянность. Мешанину чувств, которыми не может, не смеет поделиться.
«Если он рассмеется, я убью его».
Самсон не смеется. Он поднимает ее плащ, стряхивает налипшие соломинки.
– Иди сюда, – говорит он и прижимает Эллану к себе, осторожно укутывает в теплую ткань. – Не бойся. Не надо бояться.
Своды храма Думата давят; ловушка захлопнулась, и Эвелин сознает, что классическая западня сработала в полной мере.
Эвелин отступает, стараясь держаться подальше от вездесущих лириумных наростов. Не то чтобы она совсем не готова, но перед ней Самсон, генерал Корифея, и предательский озноб бежит по ее плечам. Магия в ее руках слаба, как и сама Эвелин, и словно впадает в оцепенение. Виной тому – мощный ореол эманаций лириума вокруг Самсона; даже отсутствие знаменитого доспеха не может поколебать эту концентрированную силу.
Самсон с легкостью разбивает чары, Эвелин отбрасывает назад, и она шипит от боли в спине, ударившись о каменный стол, стоящий посреди комнаты. Самсон не дает ей опомниться: сдавливает шею, лишая возможности вздохнуть, выдохнуть, опрокидывает на каменную столешницу.
Навалившись сверху, Самсон тяжело дышит, удерживая запястья Эвелин. От него исходит жар, словно лириум сочится сквозь поры.
Их тела прижаты друг к другу – волоску не пролезть. Прямо перед ней – налитые кровью глаза Самсона, приоткрытые губы. Эвелин чувствует, как твердеет его член, как вздрагивает, упираясь ей в живот.
Он победитель, отстраненно думает Эвелин, ощущая похоть Самсона, он в своем праве. Красный туман в голове все гуще, он слепит, сбивает с толку, опьяняет; сознание Эвелин плывет.
Она снова отчаянно бьется под Самсоном, пытаясь сбросить его с себя. Подсознательно Эвелин отдает себе отчет в том, что ее усилия приводят к тому, что их тела смыкаются еще плотнее, куртка сбивается набок, застежки рвутся. Воздух холодит обнажившуюся плоть.
Между ног становится горячо. Она удваивает усилия, уже намеренно прижимаясь к Самсону грудью, сосками, трется бедрами о его живот. Тело у него жесткое, как стол, на котором они лежат, горячее и очень сильное. У Эвелин перехватывает дыхание.
Лириум призывно звенит в ушах, обжигает губы, щиплет язык. Это не лириум, понимает Эвелин, это губы Самсона на ее губах, его язык исследует ее рот, а она, Эвелин, жадно отвечает на поцелуй, словно это вода для изнуренного жаждой.
Кончик ее языка немеет. Самсон весь пропитан лириумом, этим смертоносным для нее ядом. Но Эвелин не сопротивляется, когда руки Самсона стягивают с нее одежду; она сама торопливо помогает ему раздеться, затем стряхивает скомканные штанины со щиколоток.
Вот так. Теперь ничто не разделяет их наготу. Эвелин обнимает Самсона за шею, обхватывает ногами, нетерпеливо ерзает, когда он вставляет ей. Внутри Эвелин все сжимается, сопротивляясь грубому напору, но она не отпускает Самсона, напротив, подается ему навстречу.
Он может убить меня, думает Эвелин и прикусывает распухшую от поцелуев губу. Внутренним зрением Эвелин видит набухшие лириумной кровью вены на теле Самсона; багровыми венами покрыт и его член, который скользит в ней – и от этой мысли ее накрывает болезненным наслаждением.
Эвелин упирается ладонями в грудь Самсона и просит его подождать, чтобы она могла закинуть ноги ему на плечи – и плевать, что позвонки ноют, сплющенные жесткой поверхностью стола – а потом просит продолжать делать с ней все, что ему хочется, и не останавливаться, что бы ни случилось.
— Советник Самсон, что здесь происходит? — Тревельян ворвалась в зал разгневанным ураганом. В центре стола горделиво возвышалась горка из обломков красных кристаллов. Самсон настойчиво сверлил её взглядом не менее красных глаз. — Он должен быть у Дагны. Ты сказал, что бросил лириум! — Я бросил, — тяжело сморгнул советник, словно просыпаясь. — Слушаю его и понимаю, что точно навсегда бросил. — Ты что, обедал на тактической карте?.. — гневным шёпотом начала Эвелин, приметив крошки в том месте, где был изображён Скайхолд. — А ещё я планирую заняться на ней кое-чем другим, — перебил её Самсон, приближаясь. Инквизитор глядела на него и размышляла о том, как несправедлива жизнь, если армией Корифея командовал белокурый красавец, а ей достался бледный горбоносый бывший храмовник с залысинами, которого Кассандра отыскала где-то в самых дебрях Киркволла. — О нас итак сплетничают… — шепнула она, но Самсон без лишних прелюдий стащил с неё штаны вместе с бельём, и она не стала сопротивляться, наоборот, скинула ещё и туфли. — Так подкинем им новую тему, — хмыкнул Ралей, поспешно путаясь с застёжкой. — Как меня угораздило ввязаться в это, — вздохнула Эвелин, помогая ему справиться с поясом и к собственному удовольствию убеждаясь в том, что Самсон уже хочет её. Впрочем, она и сама изнывала без близости последнюю пару дней. — У меня голова кругом от него, — кивнула в сторону багряной россыпи Эвелин, с треском вырывая шнуровку из корсета. — В этой жизни нужно всё испробовать, — неровно улыбнулся Самсон, опрокидывая её на спину. В голове у Тревельян всё спуталось: потолок шёл кругом, нависший над ней Ралей то двоился, то троился, собственное дыхание и стоны отдавались в ушах гулом, несколько кристаллов со звоном скатились с шатающегося стола, и когда советник, хрипя, уткнулся ей в плечо, то она сгребла его за волосы и шепнула: — Принимать лириум так же приятно?.. — Ничто не сравнится с тобой, моя леди, — жарко шепнул в ответ Самсон и припал к её губам. Эвелин ответила ему со всей страстью, но про себя отметила, что надо будет попросить Дагну избавиться от алой находки. Инквизиция сможет победить и без вражеских секретов. В конце концов, у неё есть пусть и не блистающий красотой и харизмой, но преданный и талантливый военный советник. А это уже многого стоило в их сошедшем с ума мире.
Он все про них знает, даже теперь, когда покинул орден. Самсону безразлично, что они думают, когда видят его здесь, в «Цветущей розе».
Некоторые отворачиваются, поймав его взгляд. Другие напротив, смотрят в упор с брезгливой насмешкой. Алрик всегда задевает Самсона плечом, проходя мимо.
Забавно, Алрик никак не привыкнет, что Самсон больше не воин Церкви, не храмовник, а лишь вышибала в киркволлском борделе. Старая неприязнь застит глаза, стирает границы.
Как и в Казематах, в «Цветущей розе» нет секретов, хоть мадам Лусина и не поощряет бесед о клиентах.
Некоторые из девушек, ложась с Самсоном в постель, рассказывают ему о его бывших товарищах. Может, думают, что ему интересно; может, просто желают выговориться.
Поэтому Самсон знает, что Меттин любит шептать оскорбления в постели; что Керан всегда оставляет сверху пару монет, скрывая жгучую неуверенность; что за звериной жестокостью Алрик прячет мужское бессилие. Знает, что Эмерик влюблен в Катриеллу; и много чего еще знает тоже.
У каждого свои слабости.
Завидев знакомый доспех, Самсон равнодушно смотрит перед собой. Орден не отпускает свою добычу. Песнь лириума в их крови такая же, как и в его. Для них всех конец будет одинаков.
— Ты меня уважаешь? — Лорд Инквизитор, я к тебе со всей душой, но третья бутылка… — Так! Я же забыл, что ты в меня тыкал той острой штукой! — Рапирой! — Не напоминай. Вон ее окно. Давай хором: ЖОЗЕФИИИННННА! — О выйди, прекрасная… — Поверить не могу! Я ожидала подобного от Инквизитора, но вы, лорд Отранто! — Не обижай моего антиванского братюню. — Нет, погоди, я скажу. Леди Жозефина, у моего друга ужасная работа — его же постоянно пытаются съесть демоны! Вокруг мужчины плачут, женщины умирают … нет, наоборот! Другой бы озлобился, а он доообрый и честный… — Честный! Так, давай на бур… на бурдершафт. И хором как репетировали. — ТАК НЕ ДОСТАВАЙСЯ ЖЕ ТЫ НИКОМУ! — Лелиана! Лелиана, они там целуются!
Сэра|Коул/Мариден. Сэра то ли помогает Коулу завести отношения c Мариден, то ли нет. Ревность романтического/дружеского/сестринского характера по выбору автора.
Коул/Сэра. Первая ночь вместе. AU - Если бы Сэра была и по мальчикам. Сэра боится, что однажды он уйдет. Коул боится, что однажды она его забудет. Ретинг R и ниже.
— Круг заклинания на земле, потухший костер, мертвец без единой раны, остроухий отступник из этих, диких; сообщили храмовникам, рыцарь-капитан сказал, что это был опасный ритуал магии крови; сожгли тело вместе с его корягой, она не верит, хагрен не мог погибнуть из-за ошибки. Солас, почему ты не рассказал ей? Солас тих и задумчив, в его ладони лежит костяной амулет. Он наматывает кожаный шнурок на указательный палец. — О чем ты, Коул? Подобные беседы между этими двумя проходили словно на грани сна и реальности: когда Эллана слушала их краем уха, образы казались кристально прозрачными, но стоило чуть сконцентрироваться на самих словах, как тонкая нить понимания неизбежно рвалась. Исключительный случай, но, похоже, что на этот раз даже Солас не сумел уловить суть потока обрывистых фраз духа сочувствия. — Что ее друга забрал злой волк. Он морщится и, как показалось Эллане, немного нервно, словно эта тема ему не слишком приятна, обороняет: — Долийские предрассудки. — Он не был долийцем, — возражает Коул, — но волк наказал его за помощь ей. Ответы нужны сильнее зеркального ключа. Ложь, отравившая воздух; друг, повернувшийся спиной; разочарование, смерть. Неужели все ради этих глупых пустых детей? Или ради нее? От Соласа не укрывается ее внимательный, настороженный взгляд. Вероятно, он только притворяется, что не понимает слов Коула, как это обычно делает Сэра или Вивьен, — и неудивительно, если окажется, что сейчас дух с наивной непринужденностью иносказаниями вытаскивает на свет его самые сокровенные мысли. — Не думаю, что правда теперь когда-нибудь станет известна, — отвечает он. Эллана подбрасывает сухую ветку в костер, обращает взор в глубину лесной чащи, стараясь продемонстрировать полное безразличие к чужим тайнам. — Но ты уже знаешь ее, — произносит дух. — Медленная стрела продолжает лететь чтобы поразить виной волка даже после гибели выпустившего ее лучника. Теперь ты понимаешь. И сожалеешь. Солас грустно улыбается, роняет амулет на грудь. — Понимаю. И сожалею. Несколько долгих мгновений она ощущает на себе его взгляд, теплый и печальный одновременно, оборачивается к нему и тут же об этом жалеет: при прямом зрительном контакте он совершенно другой, нежели если наблюдать за ним уголком глаза — более сдержанный, осторожный и отчего-то безумно далекий. Эллана тянется к нему, берет его за руку, но уже не может вернуть назад тот утраченный, полный странной магии миг. — Но это ничего не меняет.
Кальперния смотрела прямо перед собой – безмятежно, чуть удивленно, уголки рта приподняты, словно в усмешке.
Корифей погладил Кальпернию по щеке; ему почудилось, что ее губы дрогнули. Невозможно, обездвиживающая магия еще действует, недолго, несколько ударов сердца, но времени хватит.
Корифей не удивился, увидев Кальпернию с отрядом верных ей венатори, преградившую ему путь к Источнику.
Значит, раскрыла его замысел. Значит, подозревала; не верила до конца своему Богу. Значит, усомнилась в его предназначении.
Значит, заслуживает смерти.
Корифей сжал тонкое горло бывшей рабыни, ощутив под пальцами выпуклости яремных вен.
С остальными венатори разберутся слуги, но Кальперния – принадлежит только ему.
Неподвижная, словно кукла в его руках, с остекленевшим взглядом, но от тела ее исходило тепло, а от волос – запах мяты. Высокий ворот мантии скрывал выступающие ключицы и ямочку между ними, но Корифей знал, что плотная ткань прячет бледные веснушки, рассыпанные на белой коже.
Гортань Кальпернии судорожно дрогнула под ладонью. Теперь уже не иллюзия, чары рассеивались.
Это несложно, сказал себе Корифей, – сдавить выступающие ниточки вен, пережать и удерживать, дожидаясь, пока угаснет ее дыхание. Пока эти светлые глаза не потускнеют, не станут мутными от выступившей крови, а губы побелеют и высохнут.
Или еще быстрее, милосерднее: он может просто сломать хрупкий хрящ под упрямым подбородком, и Кальперния умрет мгновенно, даже не успев понять, что же произошло в тот короткий миг, когда ее пробуждающееся сознание едва вынырнуло из магического забытья.
Да, он убьет ее. Когда магия окончательно развеется. Когда этот затуманенный взгляд с замершими на дне радужек искорками, сменится сначала болезненным узнаванием, а затем – холодной ненавистью.
Корифей не ошеломляется, вовсе не удивляется, когда видит перед собой Кальпернию.
У нее идеальная осанка, сильверитовый посох и искривленные в усмешке губы; толпа венатори за спиной, верно следующих за своим лидером.
Он старается разглядеть в ее глазах преданность и верность, которую она слепо даровала ему, но не видит; в ее глазах волнами плещется непокорность.
— Ты усомнилась в моей честности и непорочности, Кальперния? — Корифей делает шаг вперед, надеясь вспугнуть ее и заставить поменять мнение. — Я преподнес тебе свободу, власть и возможность изменить, слепить этот мир по-своему; в лучшую сторону.
Незыблемое спокойствие остается при ней, начиная раздражать Старшего.
— Я разочаровалась в тебе, Учитель. — Она поднимает посох вверх, призывая венатори к атаке. — А так бывает лишь тогда, когда ученик превосходит учителя.
Когда ее губы синеют, а глаза закатываются — Корифей видит все тоже спокойствие и безмятежность.
Поэтому отрывает голову от тела, заставляя ту укатиться навзничь.