м!Сурана/ Андерс, времен Пробуждения. Сурана брутален, суров и привык командовать (плюс он любимый ученик Ирвинга, как водится). Андерс думает, что "попал" в стражи как раньше в Круг и ведет себя соответственно. Сурана недоумевает, но потом догадывается. Романс, юмор, что угодно кроме дарка и насилия.
Андерс крался по коридорам, точно настоящий кот, тихо и осторожно, прислушиваясь к каждому шороху, выхватывая взглядом каждое движение и не обращая внимания на неподвижные вещи. Именно поэтому отступник пропустил замершего в дверях одной из комнат Сурану. Эльф стоял, скрестив руки на груди, и с интересом наблюдал за целителем. — Андерс, ты ничего не хочешь мне сказать? — негромко поинтересовался глава Серых Стражей, как только маг «прокрался» мимо. Целитель чуть не подпрыгнул на месте, резко развернулся и выставил руки в сторону говорившего. На кончиках пальцев подрагивал магический огонь, который Андерс тут же затушил, узнав Сурану. — А что, должен? — с вызовом спросил целитель, не спеша расслабляться. — Хотелось бы, — серьёзно отозвался эльф. — Это же ты пытаешься сбежать, а не я. — Прикажи вернуть меня назад, и всего-то делов. Сурана опустил руки, выпрямляясь, не сводя взгляда с Андерса, сказал: — Я наблюдаю за тобой уже несколько дней и пришёл к забавному выводу: ты явно путаешь Круг и орден. Это глупо. Ты не можешь теперь перестать быть Стражем, но ты свободен. Единственное, что неприкосновенно — тайна ритуала, остальное — дело личной чести и решений. И если ты однажды всё-таки решишь сбежать,.. я не буду тебя искать, хоть и расстроюсь. Но, это твоя жизнь, Андерс. Эльф развернулся и направился к себе, оставив отступника осмыслять свои слова. Сурана не просто так был лучшим учеником Ирвинга, он очень хорошо умел видеть людей и понял, что Андерса нельзя заставлять, нужно осторожно приручать, манипулируя. — Сурана, подожди! — Андерс нагнал эльфийского мага уже в самых дверях его комнаты...
Глубинные тропы. Они способны нагонять страх и ужас даже на закалённых боями ветеранов, не то что на группку авантюристов. Но хуже всех приходится бывшему Серому Стражу. Андерс идёт ровно, но Хоук видит, как побелели пальцы целителя, сжимающие посох, как губы беззвучно шепчут то ли слова заклинания, то ли ответ Справедливости. Гаррет морщится, помнит, как целитель предупреждал, что из ордена нельзя уйти — это на всю жизнь. Кровь Порождений Тьмы навечно отравила тело и разум мага, делая из него настоящую живую бомбу, точно целую бочку кунарийского порошка, что они заряжают в пушки. — Интересно, кроме меня кто-нибудь слышит барабаны? — тихо шепчет маг, не поднимая взгляда от земли и не интересуясь ответом на свой странный вопрос. Зато Хоук заметно вздрагивает, подходит к магу, останавливает, перехватывая рукой за плечо, заглядывает в глаза. Взгляд отступника ещё осмысленный и Гаррет облегчённо выдыхает, успокаиваясь, берёт за руку, переплетая пальцы, не обращая внимания на остальных. Надо идти дальше, но позволить любовнику мучиться Хоук не может, крепко сжимает руку, давая видимость защиты, предлагает, надеясь отвлечь от того, с чем не в силах бороться: — Хочешь, давай обсудим твой манифест? Андерс удивлённо смотрит, выдавливает из себя кривую улыбку и благодарно кивает. Ради такого человека бывший Серый Страж готов пойти куда угодно.
— Давай обсудим твой манифест, — произнес Хоук, как только они остановились на привал. «Мой личный ад», — растерянно подумал Андрес. Справедливость не понимал концепцию ада. Андерс объяснил — храмовник плюс глубинные тропы плюс насмешки несостоявшегося любовника. «Нам нельзя любовника, — мягко запротестовал Справедливость, — у нас Дело». Нельзя давать надежду, зная, что ее нет. — Ты читал мой манифест? — Читал. Андерс смотрел ему в глаза и ждал. Никто никогда не говорил про манифест серьезно. — И...? — Экспрессивно. — О. — Выдержано по форме и стилистике. Немного трудно читать из-за больших абзацев. И, ты только не обижайся... Андерс непроизвольно задержал дыхание. «Я не позволю...» — начал было Справедливость. «Не терпишь зова порождений, так хоть критику терпи». — Небольшой перебор с религией. Сомневаюсь, что обычные жители Тедаса через слово задумываются о том, как на это посмотрит Создатель. Немного бытовой логики пошло бы на пользу. — «С помощью магов проще греть воду»? — И грядки вскапывать. Ну хорошо, про грядки шучу.
— Ты совсем свихнулся, — вздохнул Карвер, когда Гаррет наконец уложил Андерса спать. — Нет. Ему нужны покой и комфортная среда. — Поцелуй его еще. — Все в свое время, Карвер.
Младенец, первыми словами которого были: «Кто я?» Мальчик, росший неестественно быстро и столь же быстро набиравшийся силы. Не похожий ни на мать-ведьму, ни на отца - Серого Стража, воплощение Древнего Бога, очищенное в страдании смерти и муках перерождения. Морриган нечему было учить его. Сперва торжествующе улыбавшаяся, глядя, как растет залог ее будущего могущества, вскоре она начала опасаться непроглядно-черных глаз, насмешливо разглядывающих ее из под светлой челки. Он не считал ее матерью. В пять лет юный Бог выглядел на семнадцать и она не знала, зачем он до сих пор остается с ней, ведь удержать или даже контролировать его Морриган не могла. Юноша, взявший ее с уверенностью и опытом взрослого мужчины, когда ему наскучило играть роль «сына», ловивший губами стоны той, что породила его и тихонько смеявшийся в белоснежную кожу на беспомощно изогнутой шее. Дракон, взмывший в небо над хижиной, в дверном проеме которой стояла желтоглазая молодая женщина и, стирая кровь с прокушенной им губы, с ужасом смотрела на того, кого она выпустила в мир. Бог, опустившийся рядом с ней и протянувший руку к смертной: «Ты пойдешь со мной».
У её дочери зелёные глаза, длинные ресницы и ямочки на щеках. Её дочь будет человеком, сколько сможет или захочет – или не будет вовсе. Её дочь тянет ручки к своему отражению в зеркале – и ещё не знает, что красива. Морриган не умеет воспитывать детей, не умеет петь у колыбели, не умеет творить из других оружие. Она рассказывает дочери о Флемет, о собственном детстве, о мире по ту сторону Элувиана. О той, без кого девочка не появилась бы на свет. И никогда – об отце, да и что о нём говорить. – Прекрасное – прекрасной, – смеётся Морриган, отдавая дочери зеркало. Девочка радостно хватается за блестящую ручку, и ведьма задумчиво улыбается, вспоминая, как когда-то её – сестра, тогда Морриган говорила так – протягивала ей ту же безделушку с теми же словами. Девочка сосредоточенно вглядывается в своё отражение. Словно видит за стеклом тот мир, куда однажды вернётся. Тем, кем захочет.
Всё в её сыне говорило о том, что он не простой человек. В царственной осанке, к которой не нужно было приучать; в необычных для ребёнка глазах, полных опыта, из-за которых даже ведьме из диких земель становилось не по себе; в нечеловеческой красоте мальчика. Морриган нечему было учить его. Ведьма не умеет воспитывать детей, не умеет петь у колыбели, не умеет творить из других оружие. Зато она любит своего сына. Недавно он нашёл на столе матери зеркало. Овальное, с красивой резной оправой из белоснежной кости, оно пленило юного бога. Всё чаще мать заставала его с игрушкой. Пыталась отобрать — он пришёл в ярость. Морриган не знает, что и думать. — Я ль на свете всех милее? — ласково говорит её сын своему отражению; восхищение и гордость плещутся в его глазах. «Наверное, это у него в отца», — раздражённо взмахивает ведьма тонкими пальцами.
— Эй, принц, что ты делаешь сегодня вечером? — Хоук склонил голову на бок, улыбаясь и откровенно рассматривая Ваэля, лаская взглядом подтянутую фигуру, дорисовывая её в воображении под ненавистным доспехом. Команда только недавно вернулась с очередного задания, все решили отдохнуть в висельнике, немного расслабиться, и юный принц не стал исключением. Тяжёлый лук был прислонён к стене, а в руках у мужчины была кружка пива из которой он осторожно потягивал местное пойло, единственная прелесть которого была в том, что оно было холодным. Гаррет рассматривал лучника ничуть не стесняясь, даже, напротив, демонстрируя, что о нём думает. Когда пауза затянулась и Хоук уже хотел в ехидной форме повторить вопрос, Себастьян поднял голову и посмотрел на разбойника, отвечая. — Молюсь. Я каждый вечер молюсь. И по утрам тоже. Хоук демонстративно сплюнул себе под ноги, встретив взгляд холодных, небесных глаз. Ваэль бесил его одним фактом своего существования, и временами Гаррету хотелось просто и без изысков свернуть ему шею. — Хочешь, я помогу тебе помолиться? У меня в спальне гости частенько вспоминают создателя. — Разбойник оскалился в улыбке, сдержав вспыхнувшее раздражение. Слушавшие разговор компаньоны сделали вид, что их это не касается и продолжили обсуждать что-то своё, оставляя лучника без поддержки. Принц резко встал, бросил на стол пару монет за пиво и ответил лидеру. — Нет, спасибо, обойдусь как-нибудь без тебя, Хоук. Стоило Ваэлю уйти, как Гаррет зло ударил по столу кулаком, представляя себе слащавую мордашку принца, обещая себе, что недолго принцу осталось ещё отказывать своему лидеру.
Ута почти готова сказать, что они похожи как братья. Как братья, выросшие в разных условиях. Сказала бы, если бы не знала, что на самом деле Архитектор совсем не такой, если бы не видела, как он пересоздавал себя – по картинам, по статуям. На узкой ладони Архитектора подрагивает магическое пламя – надо же, думает Ута, Камень и Предки, он додумался показывать силу! С пальцев того, другого искрят молнии. Но она чувствует – вмешиваться ещё рано, пока всё мирно. Она не вникает в слова, ей неинтересно, мимо ушей проскальзывает – «Думат», «Уртемиэль», «Золотой город», «Моры» – неспешные, размеренные фразы Архитектора, чуть размытая, с незнакомым ей выговором речь Корифея. И только когда Архитектор протягивает руку и вежливо произносит – «Я думаю, мы сможем добиться успеха», – только тогда Ута понимает: жди неприятностей.
Все оказалось просто. Если милосердие победителя к побежденному еще имеет право на существование, то обратный вариант слишком дорого обходится. Первый чародей Орсино чертит на полу круг призывания. Из раны на его запястье капает кровь. Лириумный нож оставляет на предплечьях светлые полосы, которые можно разглядеть даже после того, как затягивается порез. Но смотреть на них некому. Как некому заметить, что он еще больше исхудал, еще сильнее побледнел и почти не спит. Он ломает Каллена уже третью ночь. Демон гордыни плюнул на гордость и скрутил какого-то зазнавшегося лейтенанта. Демон желания прошелся по младшему составу Ордена с криками «драть вашу Амелл!» Может быть, повезет демону гнева? Первый Чародей подбирает их как кладовщик нужный ключ. Он опасается любого намека на эмоции, которые могли бы приманить тварей, и чувства уходят, потому что так нужно. Все больше долга. Все меньше остального. Кладовщиками в Круге всегда были усмиренные. По утрам храмовники ищут и иногда находят. Новые казни, новые усмирения. Но никому еще не приходило в голову перетряхнуть его комнаты. Мередит думает, что он слаб. Это хорошо, это дает время на тренировки. «Однажды она не проснется» - думает Орсино. Но он даже не рад. Утром из комнат храмовников выносят изломанное, обожженное тело Каллена – старшие демоны гнева не понимают, когда именно нужно отстать от добычи. Мередит кричит. Башню лихорадит. «Пора» - думает Орсино. Он даже не представляет, сколько демонов наблюдают за Кругом из-за его плеча. Но они слышат. Знают. И они почти дождались.
Андерс. В "Охоте на ведьм" в библиотеке Круга магов есть книга про магию духа, в которой на полях есть наброски, где "храмовников пожирает разъяренный тигр по имени Когтедер"(с). Юмор.
— Андерс! Что ты делаешь? — Изучаю магию духа, монна старший чародей, — глаза подростка непонимающе распахнуты, на губах — невиннейшая улыбка. В руках — обгрызенное перо, и пальцы покрыты свежими чернильными пятнами. Старший чародей Реана смотрит на него задумчиво, на другом лице эта гримаса воплощённого усердия даже могла бы её обмануть... — Ой! — протестующе вопит Андерс, вытянутый из-за стола за ухо, и тут же затихает, когда Реана устало интересуется: — Может быть, мне стоит показать ЭТО Рыцарю-Командору? Полагаю, он будет восхищён твоим талантом. Ученик, закусив губу, торопливо качает головой, и чародейка, ещё пару раз для острастки дёрнув его за ухо, отбирает пострадавшую книгу. Андерс провожает исчезающий на верхних полках том тоскливым взглядом: он так и не успел закончить рисунок. Пожирающего храмовников гигантского тигра должны были звать Когтедёр-Быстролап...
Еще недавно — принцесса, сегодня — Серый Страж, Середа Эдукан возвращается с Глубинных Троп. Она сжимает в руке корону, выкованную Совершенной Бранкой, и горькая усмешка кривит полные губы. Разве не она, вторая дочь покойного короля, должна надеть ее по правду рождения и праву крови, чтобы сделать свою родину богаче, сильнее, крепче прежнего?
После коронации зал постепенно пустеет, звуки смолкают, и когда они с Беленом остаются одни, то долго не нарушают тишины.
— Почему? — наконец спрашивает король, поднимая глаза. — Я не заслуживаю твоей благодарности. — И прощения, — добавляет Середа. Морщится от горечи собственных слов: — Даже этой короны... ты не заслуживаешь. И если бы речь шла обо мне — я бы вздернула твою голову на пику и смотрела бы, как птицы выклевывают глаза... Но речь об Орзаммаре.
Белен молчит, не сводя с нее взгляда. Пытается разглядеть в Сером Страже свою сестру — но время стерло с губ знакомую улыбку, вытравило блеск из глаз.
— Теперь ты король. Ну что, счастлив? — Нет. — Белен качает головой, чувствуя давящую тяжесть короны. Признается: — Я не был счастлив с тех пор, как мы с тобой ловили нагов в Пыльном городе... сестра моя. А ты?
По первому слову у их ног лежали бы груды золота — и все же они, перемазавшись в грязи с головы до ног, целыми днями пропадали в трущобах, чтобы заработать несколько медяков на поимке нагов. Никогда Середа столько не смеялась, сколько в те дни, когда они выдумали себе это маленькое приключение.
Теперь в ответ на вопрос Белена ей хочется рассмеяться ему в лицо... Но смех время тоже стёрло.
— Оставьте нас. — Глухо говорит Белен, не отрывая взгляда от лица сестры. Охрана сомневается. Долго. Но, наконец, уходит.
— Пусть сейчас ты король, — спустя некоторое время хрипло заговаривает Середа, — но когда мы были маленькими и даже не знали слова «политика», мы были куда счастливее. Как получилось, что мы с тобой потеряли годы пряток от отца, его чёртовой охраны и дурацких слуг?
— Мы выросли. — Белен отвечает ей тяжёлым взглядом.
м!Хоук-ренегад\ж!Амелл. Амелл Героиня Ферелдена, духовный целитель и добрый человек; Хоук беженец, маг крови и ублюдок, каких поискать. Амелл считает, что им нельзя, потому, что они родственники, а Хоуку плевать.
Амелл распахивает глаза. Решает, что Хоук не в курсе. И чувствует, как от смущения вспыхивают щёки, когда приходится объяснять.
— Гаррет, я же Амелл... — На Хоука она избегает смотреть.
Амелл знает: сейчас она расскажет, Хоук всё узнает, и они вместе посмеются над тем, что он попытался совратить свою дальнюю, но всё же сестру. Узнает — и перестанет теснить её к стене.
Но Хоук продолжает нависать над ней ястребом. Амелл по-прежнему не смотрит, но чувствует его тяжёлый взгляд на своих плечах. Она застывает.
— Я и сам догадался, — говорит он. — Мне всё равно.
Когда одной рукой он берёт её за подбородок, а второй — с силой сминает бедро, Амелл становится страшно. Такой — не отстанет.
При появлении Стража с докладом Командору Хоук неохотно отступает.
* * *
Но позже он приходит в её комнату.
Амелл устало трёт глаза, резко оборачивается на захлопнувшуюся дверь и расслабляется, потому что руки Хоука миролюбиво подняты. Рукава у него сползают, и Амелл видит изуродованные многочисленными вскрытиями запястья. Сердце сжимается от жалости, а опасения уходят, когда она кладёт ладони на красную, вспухшую кожу.
Она сердобольно вздыхает и не чувствует беды. Пока не заглядывает с тревогой в лицо Хоука — и не видит ухмылку и жадный взгляд. Хоук перехватывает её запястья, Амелл дёргает руки на себя и охает от боли, когда он выкручивает их.
— Гад! — вырывается у неё. Хоук зажимает ей рот жёсткой ладонью, нагибает над столом и задирает подол.
Амелл больно и стыдно. Амелл должна проклинать его, но не может. Её подбородок и пальцы Хоук мокрые от слёз.
Банн Теган благороден, мудр и несчастен. Его любят солдаты и жители деревни, его советы всегда воспринимаются с почтением и осуществляются. У него отличные отношения с эрлом и его семьей — и это несчастье Тегана. Он слишком сильно любит жену своего брата. Леди Изольда прекрасна, умна и заботлива, она — истинная леди, великолепная хозяйка, чуткая мать и любящая жена... Любящая брата своего мужа. Они все чаще приходят поодиночке к постели Эамона. И смотрят... Изольда — на подушку, Теган — на витые кисти занавеси на окне. Это так просто — никакого сопротивления больной не окажет. Но любовь слепа, а судьба зла. Она умрет. Он уедет. А пока что они каждый день приходят к постели Эамона...
— Ты безумец, — томно говорит Изольда, вытягиваясь на шелковых простынях рядом с Теганом Банн смотрит на изящную жену своего брата и хочет ее снова и снова, но Изольда лишь уворачивается, как кошка, посмеиваясь и не принимая всерьез слова об убийстве Эамона. Изольда никогда не слушает Тегана, получив желаемое. А Изольда всегда получает то, что хочет, забывая даже смотреть на него, когда ей ничего не нужно. Теган злится. Злится, видя, как его прекрасная эрлесса целует старика. Злится, когда понимает, что Эамон не устраивает свою жену только в постели, и для этого у нее есть Теган. Злится и ненавидит себя, потому что любит брата независимо от своих чувств к Изольде, понимая, что родственные узы меркнут перед всепоглощающей страстью. Теган высыпает из маленького холщового мешочка яд в бокал с вином для Эамона и долго смотрит на алую жидкость, не решаясь поставить питье на поднос. В поисках знака свыше, банн подходит к окну и видит гуляющих в парке Изольду и Эамона. Вид брата, обнимающего за талию молодую жену, становится решающим моментом, и, опуская бокал на поднос, Теган знает, что скоро Изольда будет принадлежать только ему.
Элисса, спровадив нянек, сама садится на край разобранной, приготовленной ко сну постели. Проходится гребнем по непослушным вихрам, поправляет подушку, расправляет складки на одеяле. Ждет, пока мальчишка перестанет ворочаться, устроившись поудобнее. Целует его в бледный лоб. — Спокойной ночи, родной. — Спокойной ночи, матушка. Королева улыбается, и встает, подобрав подол ночного одеяния. На пороге спальни принца ее уже ждет супруг. — Спокойной ночи, отец. — Спокойной ночи, Брайс, — кивает Алистер, пропуская впереди себя Элиссу. Сам забирает канделябр, прикрывает дверь. И слышит в вдогонку: — Приятных сновидений. Знаешь ли ты, ведьмачонок, что снится королю Мор, смердящий горелым мясом? Что каждую ночь Тейрин просыпается в холодном поту, упрямо стискивая зубы, чтобы не задышать хрипло и часто, как мабари после долгого бега? Что каждую ночь он баюкает мертвую жену, прикрывшую тебя от последнего удара? Что каждую ночь Алистер проклинает желтоглазую ведьму, забравшую у него Элиссу? Потому что если в тебе поднимется скверна, что сгубила Древнего, ему придется убить тебя, глядя в серые глаза любимой. Не так страшен Архидемон, как его малютка. Страж знал, почему нужно убить обезумевшего бога, но не понимал, зачем ему убивать сына.
— Ну и что нам с ним делать? — Алистер опасливо покосился на укрытую полупрозрачной тканью корзинку. Кусланд вздохнул и осторожно опустил ношу на стол, стараясь не делать резких движений. Ребёнок недовольно засопел, от того, что его перестали качать, мужчины затаили дыхание, но всё обошлось: кроха засунула палец в рот и продолжила спать. Оба Серых Стража синхронно выдохнули, Алистер неуверенно и немного нервно улыбнулся, а Кусланд наконец тихонько выругался сквозь зубы, отмечая, что махать мечом на тренировке и то меньше руки устают, чем несколько часов успокаивать орущего младенца. — Не знаю. — Как думаешь, может нам Винн поможет? Она же этих... магов столько воспитала, — с сомнением протянул Тейрин. — Или Лелиана... — начал было Герой Ферелдена, но осёкся под взглядом друга. — Такая же вертихвостка, как и наша ведьма, — отрезал Алистер. — Зато она мне жизнь спасла. — А предупреждала, чего это будет стоить? — ехидно уточнил Тейрин, лукаво смотря на Кусланда. — Нет. — Вооот! Что и требовалось доказать! — Алистер довольно поднял вверх палец, подчёркивая свою правоту, да так и замер, услышав тихое хныкание. — Заткнись, а? — прошипел Герой Ферелдена, тут же вскочивший со стула и метнувшийся к корзинке. — Ненавижу женщин... вот почему я не согласился на предложение Зеврана, а? — Но нам нужна женщина... Какая-нибудь. Ты же не собираешься заниматься с ней сам? — Алистер кивнул на ребёнка. — Найди себе жену, а сам под первым же предлогом смоешься на войну... Кусланд с Тейрином переглянулись, осенённые внезапной догадкой. — Анора!
— Я красивая, как ты думаешь? — Атенриль задумчиво рассматривала своё отражение в луже. Хоук слегка оторопела от такого вопроса, затем решительно кивнула: — Да, красивая. А почему ты спрашиваешь? — Просто захотелось узнать твоё мнение, — контрабандистка улыбнулась. — Так что там с заданием, которое ты выполняла? Хоук принялась обстоятельно излагать подробности последнего дела. Атенриль внимательно слушала и кивала изредка. — Замечательно, — подытожила она. — Я могу быть свободна? — Конечно. Хоук... — Да? — воин оглянулась. — Как насчёт навестить меня в моём жилище сегодня вечером? — О, у меня новое задание? — судя по улыбке Хоук, та всё прекрасно поняла. — И крайне ответственное, так что... Не опаздывай...
— За эту услугу я заплачу не хуже, чем за все другие. У Атенриль тонкие пальцы, тёплые и жёсткие. Мариан берёт из них потёртый кошель, взвешивает в руке и со смехом бросает на пол. Серебро, обёрнутое тканью, глухо звенит — звук, ласкающий слух любого, кто продаёт за деньги свой меч или магию. — Хочешь дать кому-то монетку за секс — сходи в «Розу». Такие дела не по мне. Они смотрят друг на друга, карауля неверное движение — словно бойцы на арене. Ни одна не хочет уступить. Атенриль уже решает отослать Хоук, но тут Мариан начинает улыбаться, обнимает контрабандистку, притягивая поближе, и запускает руку ей под куртку. Не сказать, чтоб под этой курткой скрывались так уж и все сокровища Города Цепей, но Мариан явно нравится то, что она находит. — Расплатишься натурой, — произносит Хоук мягко. — Договорились, — соглашается Атенриль.
Царственная, красивая, грациозная, благородная... Такая, какой я никогда не буду... Королева... — О чём вы задумались, чародейка? Её голос звучит, как перезвон сотни хрустальных колокольчиков. Я улыбаюсь, пожимая плечами: — Залюбовалась, ваше величество. Подойти, провести рукой по шёлку её кожи, коснуться губами плеча, пахнущего сладкими духами... Но нельзя. Она — королева, а я просто эльфийка, даже не человек. Второй сорт для неё, трава под ногами. Меч, единственное предназначение которого — спасти королеву и затем быть заброшены на оружейной стойке. — Чем? — Вашими волосами, королева. Они прекрасны, её волосы, густые, струящиеся едва не до пола, мне приходится прятать руки в рукава мантии, чтоб не потянуться к косам Аноры. — Они нравятся вам? Ничего, завтра я уеду. Вернусь в Башню, к Ирвингу и Грегору, к их пикировкам, к молоденьким ученикам, боящимся Истязаний. И закончится эта пытка. — Нравятся, ваше величество. — Возьмите их. И она режет косы, вкладывая их затем в мои руки.
— И знаешь, что самое обидное, Хоук? — протянул Варрик, рассматривая, как тот отчаянно пытается стянуть с себя пернатый верх доспеха Фенриса, — мне ведь никто не поверит.
Однажды Хоук задался теоретическим вопросом, на сей раз — о том, налезет или не налезет на него броня Фенриса, а если налезет, то будет ли смотреться лучше или хуже чем на исконном владельце? Хоук не любил подолгу задаваться безответными вопросами, поэтому в ближайшую подходящую ночь дождался, пока Фенрис крепко заснёт, тихонько выскользнул из кровати, влез в штаны, похватал чужую броню и крадучись, стараясь ничем не брякнуть и не звякнуть, вымелся из спальни. — Воистину легендарная попытка, — возвестил Варрик от подножья лестницы. Он как раз зашёл в гости обсудить важное дело, но не мог упустить случай поучаствовать в новом начинании товарища, достойном последующего воспевания. — Ты сознаёшь, что эта штука с перьями треснет поперёк у тебя на плечах? Хоук поспешно принялся исполнять пантомиму «молчи, разбудишь!», махая руками, отчего броня Фенриса, весьма громко упала на пол. Через несколько секунд дверь спальни скрипнула и на пороге нарисовался владелец брони. — Хоук, — сказал он сонно. — Ты идиот. Ты бы в ней просто застрял.
В ночь перед повешением Натаниэль не спит. Привалившись к стене, он ждёт рассвета, знаменующего дорогу на эшафот. «Я не смог, отец, — думает он обречённо. Ночная стужа проникает в темницу сквозь каменную кладку; холод делает ожидание невыносимым. — Она будет жить. Я умру. Только дурак мог надеяться что-то изменить». Скрипят петли. Сквозь решётку Натаниэль видит, как дрожит лунная дорожка у входа. Кусланд, простоволосая, в длинной белой рубахе, появляется из ночной темноты, ступая к камере лёгким шагом победительницы, в последний раз пришедшей к побеждённому. — Я знала, что ты тоже не спишь, — произносит она спокойно, будто он — не её пленник, а она — не его палач. — Вам до́лжно сегодня видеть сладкие сны, леди Кусланд, — отвечает Хоу с усмешкой. — Менее сладкие, чем я думала, — отрывисто бросает она, опускаясь рядом с Натаниэлем на колени. — И я хочу понять... Были бы они слаще, если бы я всадила в тебя нож, не дожидаясь рассвета? Будут ли, если отменю приговор? Каждое её прикосновение жжёт сильнее, чем утром будет жечь шею верёвка. Нагая, Кусланд скользит над ним в волнах холодного лунного света. Покрытая мурашками белая кожа упруга; льняные волосы падают ему на грудь. Натаниэль задыхается, приникая к кровоточащим полынно-горьким губам целующей его — так, как никогда не целовала другая. Только её кровь может этой ночью утолить его жажду, только её голос усмиряет его страх, только близость с ней заставляет жалеть о том, что рассвет неминуем. «Какие сны ты увидишь теперь, моя леди?» — мысленно спрашивает он. Над горизонтом поднимается солнце.
Хоук/Андерс/Справедливость. Андерс теряет контроль над Справедливостью в постели, и секс вдруг станвится гораздо более грубым, чем ожидалось. Хоук неожиданно только за.
Что именно так не понравилось Справедливости, Хоук так и не понял. Но, едва открыв зажмуренные в блаженные первые секунды единения глаза, он сразу наткнулся на яростный взгляд духа. Гаррету вовсе не хотелось проверять, что задумал Справедливость, однако тот был заметно сильнее… Но, в конце концов, это всё-таки было тело Андерса, знакомое до последней косточки, и Хоук, до синяков сжав бёдра целителя и чуть поменяв угол, жёстко толкнулся внутрь – дух растерянно охнул и, привычным движением выгнув спину, рефлекторно подался навстречу… «Я и впрямь ненормальный,» – подумал Гаррет. Справедливость сжимал его коленями так, что он почти слышал хруст собственных рёбер, и, вопреки взаиморасположению определённых частей тела, меньше всего чувствовал себя активной стороной процесса. – Да ты покруче Изабеллы будешь, приятель, – когда жалобно вскрикнувший дух сжался вокруг него, уволакивая за грань, и осел ему на грудь, с каким-то нервным весельем ухмыльнулся Хоук. – Второй раз в жизни у меня вопреки всякой логике ощущение, что меня слегка изнасиловали. Справедливость виновато моргнул: сейчас он уже был в состоянии вспомнить, что изнасилование – это плохо… – Да не дёргайся, я не против, – заметив это, великодушно добавил Хоук. Дух от подобной нелогичности откровенно опешил и спустя долю секунды нырнул вглубь. – Я… – проморгавшись, испуганно начал Андерс, и Гаррет нежно прижал пальцы к его искусанным чуть не до крови губам, заставляя умолкнуть. – Всё в порядке, – ласково проговорил он и, не выдержав, истерически заржал: – Кажется, я дал Справедливости повод для размышлений.
Когда глаза Андерса вспыхнули печально знакомым синим пламенем, Хоук должен был испугаться. Любой нормальный человек должен был если не запаниковать, то хотя бы прекратить трахать духа Справедливости (впрочем, учитывая, что времени на длительную подготовку у Андерса не было и секс был довольно жестким, это мог быть уже и Месть). Но гордый потомок рода Амелов не привык бросать начатые дела на полпути. Тем более что остановиться дух пока не требовал. На лице у Андерса отразился почти что шок. Кажется, для Справедливости такие ощущения были, мягко говоря, новыми. Впрочем, после многолетнего соседства с целителем, его мало что могло сбить с мысли и, продолжая выгибаться в руках равномерно двигающегося Гаррета, он возмущенно заявил: - Это несправедливо! Хоук был готов согласиться. Он не знал, что именно было несправедливым, но любимое тело, по-новому подсвеченное инфернальным светом, и гулявший в крови адреналин сделали своё дело – он был на таком взводе, что готов признать несправедливость чего угодно. Судя по всему, понял это и Справедливость. Ничем иным попытку своего удушения Гаррет объяснить не мог. Стараясь не сбиться с ритма – если бы дух действительно хотел его убить, он бы это сделал, а так это была лишь демонстрация намерений. Угрожающая, жёсткая, но именно демонстрация – одной рукой он боролся за возможность сделать ещё один глоток воздуха. Вторая рука продолжала мерно надрачивать член Андерса. Это была борьба и восторг. Это был почти звериный экстаз. В его глазах начало темнеть, но он видел, как Справедливость закусил губу, пытаясь сдержаться. Спустя пару мгновений, двигаясь почти что лишь на одном упрямстве в темноте, расцвеченной слабыми синими всполохами, он почувствовал, как хватка на его горле ослабла. Тело под ним выгнулось, и прекрасная тугая задница Андерса обхватила его член ещё более плотно. Гаррет услышал тихий неверящий стон Справедливости, а потом перед глазами вспыхнул свет полуденного солнца, а его тело будто прошила молния. Проваливаясь в темноту, Хоук думал, что это надо будет повторить.
— Я не хочу! Нет, я не пойду и не уговаривайте меня! Сначала Морриган, потом ЭТО! Вы сговорились, сговорились с этой проклятой Амелл и решили свести меня со света, да? Банн Теган вздохнул, устало смотря на будущего короля, уже второй час к ряду закатывающего истерику. Раз за разом, стоило только мужчине найти хоть какие-то способы уразумления Тейрина, он молчал минут пять и всё начиналось заново. — А ведь я мог бы быть героем и умереть в битве с Архидемоном, — тем временем Алистер и не думал замолкать, продолжая изливать на советника тонны уныния и совершенно детской обиды. Ребёнок. Именно что ребёнок. Прошедший войну мальчишка, так и оставшийся чистым и незамутнённым. Больше всего Тегану хотелось сейчас поставить Тейрина в угол или отходить ремнём по попе, для профилактики от нытья и жевания соплей, но, увы, с будущим правителем так было сделать нельзя, поэтому банн ещё раз вздохнул и громко поинтересовался, перебивая стенающего Алистера: — Ваше величество, может быть... вы хотите мороженного? Тейрин замер на полшаге и оборвав фразу на середине, повернулся к советнику. — Что? — Говорю, что, может быть, вы хотите мороженного? — терпеливо повторил мужчина. — Хочу, — удивлённо кивнул воин, разом забыв, о чём говорил до этого. — А у нас есть? — Вы же будущий король. А у короля есть всё, — это был совершенно расчётливый ход со стороны Тегана, но с детьми ведь иначе нельзя. — Тем более какое-то мороженное.
— Ну вот, теперь ты точно не ударишь лицом в грязь при общении с дамой, — торжественно объявил Зевран, заговорщицки подмигивая. Алистер, разгорячённый и всё ещё смущённый, пропустил всё мимо ушей. — Эй! — уязвлённо окликнул его эльф. — Ты слышишь? — Зев, — неуверенно предложил парень, — может, ты останешься? А утром... закрепим результат? — Ну, нет. Или хочешь, чтобы твоя подружка застала нас за процессом обучения, когда вломится будить тебя? — иронично вскинул бровь эльф, поправляя только что спешно натянутую рубашку. — Нет, — блаженно потянулся храмовник, прикрывая глаза, — вламываться это... нехорошо.
— Вот, держи. Но учти: в следующий раз ты так легко не отделаешься. Со спины антиванец походил на девицу. Распутную, загорелую, золотоволосую куртизанку. В следующее мгновение он обернулся и морок исчез без следа. Обмануть самого себя, определённо, не получится. Алистер закусил губу и крепче сжал в руке трофей, крохотный пузырёк из мутного стекла с противоядием внутри. Как раз вовремя: рана на предплечье приобрела зловещий багровый оттенок и уже добрый час чудовищно зудела. Желание погибнуть от удара молнии пропало. Осталась непривычная опустошённость и ощущение собственной никчёмности. — Я тебя ненавижу, — вместо угрозы в голосе прозвучала почти детская обида. Приятно грел душу только проявляющийся синяк на бедре, которым Алистер отнюдь не «случайно» приложил эльфа о дерево. Зловредный распутник, Архидемон им подавись, совсем не огорчился. — Видишь ли, — промурлыкал Зевран, широко улыбаясь, — Если бы ты меня и впрямь ненавидел, мой юный друг, то у тебя бы просто не получилось исполнить моё скромное желание.
— Алистер, ну давай мы это уже сотворим, а? Сопротивляться всё равно бесполезно, я это всё равно сделаю, с твоего согласия или без него. — Не хочу, — прохныкал бывший храмовник. — Почему я? — Потому что я так сказал, — Зевран хихикнул. — Ничего страшного в этом нет — побыть один разок снизу. Ай... А-а-а-а, Алистер. Что ты делаешь, скотина храмовничья? Я имел в виду, что снизу будешь ты. О-о-о-о.... — Ну, извини, я тебя немного не понял, эльф. А теперь стой и не шевелись, я почти дотянулся до этой книги. Нет, ну кому пришло в голову засунуть справочник на верхние полки?
Алистер был таким милым и добрым, словно большой ребёнок, которого так забавно поддразнивать, провоцировать. Эльф совсем не имел в виду, что он готов на нечто большее, нежели просто слова и улыбки, полные скрытых намёков. И внезапно обнаружил себя упирающимся затылком в мох, руки Алистера жадно шарили по его телу, тяжесть тела бывшего храмовника припечатывала к земле без шанса вырваться. А потом пришли разом боль и удовольствие, странное, противоестественное. Больше всего это походило на изнасилование. Раньше за такое Зевран оставил бы наглецу на память пару ладоней острой стали, забытой в кишках насильника. — Извини, — первое слово Алистера. Он действительно раскаивается, такой нелепый, большой и глупый. Совсем как мабари. Хотя нет, те умнее. И Зевран потягивается, как сытый кот: — Согласен, вышло не очень, но я дам тебе второй шанс.
м!Хоук/Андерс. У Хоука комплекс Электры - ему нравится Андерс, потому что он отступник, как его отец, и Хоук всё время сравнивает его с отцом. Андерс смущён.
— Ты напоминаешь мне моего отца. Он тоже был магом-отступником. Андерс небрежно хмыкает. Отступников много. — Ты напоминаешь мне моего отца. Он тоже всё время любил возиться с травами, и его руки пахли ими. Андерс пожимает плечами. Травник — распространённая профессия. — Ты напоминаешь мне моего отца. Он тоже обнимал меня на ночь. Андерс вздыхает. Какой странный у Хоука ассоциативный ряд. — Ты напоминаешь мне моего отца. Он тоже... ммм? Андерс целует его, не отрываясь. Несколько минут не слышать о Малькольме Хоуке, какое же это счастье. — Ты напоминаешь мне моего отца. Его я тоже любил. И Андерс заливается краской смущения.
— Знаешь, я подумала, было бы неплохо перебраться в Антиву, — вещала Хоук на ходу, загребая песок новенькими сапогами. Позади шёл Фенрис, сгибаясь под тяжестью мешка с трофеями, добытыми в очередном разбойничьем логове на Рваном берегу, и лишь изредка вставляя во вдохновенный монолог возлюбленной короткие «угу» и «надо идти». — Шикарная же жизнь, и Изабелла мне рекомендовала! Ни Мередит, ни Орсино, тепло, светло, дуэли на каждом углу... — Эльфы-убийцы, татуированные... — ехидно вставил Фенрис, сбрасывая с себя тяжеленный мешок и утирая пот со лба. — Нет, этого добра мне и тут хватает, — беззаботно откликнулась Хоук. Через три секунды до неё дошло, что она ляпнула. Через пять Защитницы Киркволла уже удирала, громко хохоча, от полыхающего лириумом эльфа. Чайки сидящие на кромке прибоя, провожали парочку задумчивыми взглядами.