Киран останавливает Морриган уже у самых дверей их покоев. - Погоди! - он протягивает ей золотое верёвочное ожерелье. - Ты не надела папин подарок. Ты же всегда его надеваешь! - Да? - Морриган чуть растеряно улыбается, принимая украшение. - Забыла. - Ты теперь часто забываешь разное, - Киран отводит взгляд, хмурит тёмные брови. Маленькая ладонь, только что державшая ожерелье, медленно сжимается в кулак. - Прости, милый, - Морриган рассеянно гладит его по голове. - Слишком много дел, устаю, потому и память плохая. - Ничего, - отвечает он, растягивает губы в улыбке, но глаз всё равно не поднимает. Морриган этого не замечает, но вот уже несколько месяцев как Киран не называет её "мама".
Фейнриэль не изменился. Всё такое же невозмутимое лицо. Мягкий успокаивающий голос. Честные — всегда казавшиеся такими честными — глаза. Отстранённая мысль-любопытство: признался бы не будь она эльфом? Бывшей рабыней? Его любовницей? Она механически поправила выбившуюся у него прядь, как бывало до этого. — В любом случае... — собственный голос звучал настолько глухо, что она запнулась. — В любом случае если вы... он победит в этом новом мире тебе места не будет. Тебя не будет. Ведь понимаешь? — Да, — он согласно кивнул. — Но во сне, в Тени, он показал мне слабый отголосок нового мира. Он... совершенно не такой... Прекрасный. И при любых условиях за него стоит бороться.
У самовлюблённого мага только одна бумага с амнистией, он вручает её какому-то мелкому воришке, а затем наклоняется к пленной кунари, говорит негромко и насмешливо: - Зря ты не приняла сделку, косуля. Хотя не к этому ли ведёт кун? У Ашаад сломаны обе руки, разбит лоб, кровь вперемешку с потом застилает глаза, но подняв голову и плюнув, она ни секунды не сомневается, что попала.
***
- Брат, - только и выдыхает младшая Конте, падая на колени. Рот наполняется кровью, а тёмная бесформенная тварь, бросившаяся ей на грудь, вгрызается в сердце. Джейрис отворачивается. Он будет горевать о сестре, как и о погибших вчера родителях. Но у семьи только одно место в Магистериуме.
***
Он действительно невиновен, пусть больше нет смысла это доказывать. - Мою мать зовут Гергана, мою сестру зовут Радка, мою любимую зовут Пенка, - твердит Тодор, когда его приковывают. - Мою мать... Силуэты комнаты размываются. Когда они снова станут чёткими, он больше не увидит в них ничего устрашающего, с его губ не сорвётся ни единого слова, а из голосов он будет слышать только один - владельца жезла.
***
В гневе Магистр Тицион сбрасывает бумаги со стола, и выходит громко хлопнув дверью. Его дочь Дейниза, понуро опускает голову. Отец прав - эксперименты обходятся недёшево, но если теперь не приобрести новых рабов, ей никогда не удастся повторить успех Данариуса. Уходя, она велит прибраться в лаборатории, пока не появился запах.
***
Днём ранее неприметный путник останавливается на перекрёстке в центральном квартале Минратоса, с минуту думает, затем уверенно ступает на одну из дорог. Его простой выбор спустя несколько лет навсегда изменит Тедас.
Эти выродки сперва решили, что в гору ударила молния. Затем — что это молния опалила разом три лагеря, лишила их запасов зерна и уничтожила речную переправу.
Когда Андруил поразила стрелой храм Фен'Харела, эти карлики-уродцы наконец поняли: погода здесь совсем не при чем.
Они обрушили на себя гнев богини.
Тело Фен'Харела корчится на полу от цепочки спазмов. Андруил почти совестно любоваться ожогами и ссадинами на теле последнего из себе подобных, но, так подумать, этот баламут никогда и не был ей равен. Она элегантно переворачивает его на спину металлическим мыском сапожка, а затем наступает ему на грудь. Фен'Харел затуманенным взором смотрит на неё снизу вверх, и, о, как же он недостоин такого зрелища.
— Ты проиграл, — мурлычет Андруил. — Охота на Ужасного Волка окончена.
Фен'Харел кладет руки на её сапог и прилагает младенческое усилие отодвинуть груз с груди. Андруил хохочет в небо и с размахом наступает вниз, со смаком топчет его кости, его сердце, его проклятую гордыню, снова и снова, пока его грудная клетка не превращается в теплую багряную кашу.
Фен'Харел прекращает дёргаться. И он, бледный и побежденный, так прекрасен в этот момент.
Она отхаркивает ему в лицо, а затем, так и не вытащив ноги из полной крови раны, спускает штаны, подбирает полы робы и мочится на него, помечает его по-волчьи, так, как он наверняка бы одобрил.
— Я гляжу, ты приняла моё приглашение.
Сердце Андруил неприятно вздрагивает. Она наспех поправляет одежду и оборачивается, но едва не спотыкается: нога, нога застряла!
На пороге, за её спиной стоит сам Фен'Харел, целый, здоровый, торжествующий.
А нога у неё увязла в какой-то звериной мохнатой мертвечине.
— Как это возможно? Это одна из твоих уловок? Это твой новый фокус?
Фен'Харел подходит ближе. Глаза у него загораются голубым.
— Да. Тебе понравилось? С моей точки обзора… вид был не очень.
Солас, Аришок, ГГ4. Первым Стражем оказался древний магистр, который пытается начать новый Мор. Задача протагониста - освободить СС, помириться с Соласом, который собрал армию эльфов, и с кунари, которые начали вторжение, и остановить Мор
Силлан: Значит, ты — долийка. Оривель: Ты по валасслину догадался? Силлан: Я ни разу не видел долийцев. Дядя про них всякое, бывало, рассказывал. Типа, вы разъезжаете верхом на галлах и стреляете из луков во всех, кто попадается вам на глаза. Оривель: Да выдумки всё это. Оривель: Мы стреляем только в тех, кто не может вовремя заткнуться.
Нитка: Если тебе есть что сказать, говори. Только, пожалуйста, не пялься так на меня. Приск: … Приск: Тебе солнце не мешает? Нитка: Прости? Приск: Солнце тебе, говорю, не мешает? Нитка: Ну, под ногами не болтается, если ты об этом. И оно ещё ни разу на меня не упало, так что пока не жалуюсь. Приск: А прицеливаешься как? Тут же ослепнуть можно. И жарко. Очень жарко. А ещё здесь слишком много дождя, тумана и песка. Нитка: О, так вот в чем дело. Приск: О чем ты? Нитка: Тебе не солнце мешает. Ты просто скучаешь по дому.
Оривель: Я кое-что заметила, юный ведьмак. Ты используешь много заклинаний нашей магии. Тебя обучали долийцы? Киран: Не-а. Всему меня обучила мать, а её — её мать. Оривель: Так в тебе течет эльфийская кровь? Киран: Ну… пожалуй, можно и так сказать.
Киран: У тебя южный акцент, Ирма, но не орлейский и не ферелденский. Ирма: Родители были отступниками, вот мы и кочевали по всему югу. Западные холмы, Гварен, авварские земли, Охотничий Рог, Гислен. Отсюда, наверное, и акцент. А ты? Киран: Коркари, Бресилиан, много путешествовали между Халамширалом и Вал-Руайо. Как-то месяц провели в Тирашане. Ирма: Да мы, похоже, земляки. Киран: Самые настоящие.
Пишу вам из Оствика, в равной мере от имени церкви, как и от имени народа. Ваши начинания заслуживают похвалы, и мы не сомневаемся, что Создатель счел бы оказываемое всем его детям доверие достойным его Верховной Жрицы. Но стоит ли так торопить события? Буде на то воля Творца нашего, ваша длань еще долго будет простираться над церквами Тедаса, над душами его народов и сердцами его владык. Крайне непредусмотрительно в одночасье даровать право служения в церквах эльфам, кои в последний год всё больше поминают своих языческих лжебогов. Что до гномов, то приверженность большей части их народа к вере в так называемый Камень говорит о незрелости их сердец нести слово Создателя его детям. Благо, вы не торопитесь пригревать на своей груди кунари, но точно так же вам не стоит вручать вожжи веры в руки тех, кто наделен даром магии. Их удел — служить людям, но служить по-своему, и раз по замыслу Создателя они появились на свет магами, то не мудро оспаривать его решение и вручать им иные роли.
Верховная Жрица, не скрою: ваши решения пошатнули веру андрастиан в Вольной Марке. Преподобная мать Викома, ваша ярая сторонница стала жертвой глумления за то, что позволила паре эльфиек проводить обряд похорон и читать Песнь Света по воскресеньям. Церковь и её слуги были унижены такими способами, воспоминания о которых ранят мое сердце, и о которых я не смею сообщать вам в письме. Викомский пример — показатель того, что настигнет всех нас, как традиционных служительниц церкви, так и новых, если вы не проявите гибкость и мудрость в сии неспокойные времена. Если голоса андрастиан Вольной Марки не услышит Верховная Жрица в Орлее, то, боюсь, их голоса могут услышать в Антиве, где Владычица Аннибалла уже собирает вокруг себя сторонников прежних традиций. Жители говорят, что они, зажатые между глухим Великим Собором и Черным Жрецом, вынуждены молить Создателя о новом поводыре.
Взываю к вашему благоразумию, Владычица Оствикской Церкви, Севида
Письмо приходит с гонцом ранним утром. Натаниэль вскрывает его на месте и читает бегло, через слово. "В связи с длительным отсутствием... было решено... выражаем надежду... Стражем-командором..." Он сминает письмо и конверт, заталкивая их глубже в карман, собираясь в ближайшее время выкинуть или сжечь. Хоу ненавидит бессмысленные политические перестановки. Он все также будет писать отчёты в Вейсхаупт от её имени и все также командовать Башней Бдения и всеми Серыми Стражами Ферелдена. Пока Сурана жива (Натаниэль молится об этом, просыпаясь каждое утро), все трепетно будут ждать её возвращения. И что бы они там ни думали в Андерфелсе, Башня и люди в ней не примут нового хозяина. Но когда она вернётся, то они, вероятно, даже посмеются над этим. И пожалуй только ради этого он все же не уничтожит письмо.
На его уставшем лице впервые за несколько месяцев проступает лёгкая улыбка.
Мега ЛИ четвёртой части с вот-это-поворотом в конце. Фалон`Дин, Титан, Древний не осквернённый бог, Тот, кто за морем, Превращённый котик Архонта или кто-то ещё - на ваше усмотрение
После ночи любви не хотелось шевелиться. Саль поднялась и посмотрела на своего любовника. — Я должна сказать, дорогой, я не та, за кого себя выдавала. Удивление отразилось на лице мужчины, он попытался ответить, но Саль приложила палец к его губам. — Ты меня выручил, но я не просто магичка, попавшая в рабство. Запертая в Тени, я смогла выбраться, когда Завеса истончилась. Не спрашивай, чего мне это стоило. И так глупо — попала прямо в лапы работорговцев. Их было много, а у меня совсем не осталось сил. Дальше — всё, как ты знаешь. Рынок рабов — не самое приятное место и воспоминание. Мне повезло, что ты увидел меня. — Но кто ты, Саль? Она вздохнула, собираясь с силами. — Меня зовут Солона, я — Герой Ферелдена. Я... связалась с теми, кто ещё помнит меня. Завтра за мной придёт один... эльф. Ему лучше не знать, что было между нами. Ради твоей безопасности. Прости, Carus, я должна уйти, многое нужно сделать, я потеряла драгоценное время. Но мне было приятно в твоей компании. Прощай, Carus... Она встала, но он схватил её за руку, не желая отпускать, и мучимый внезапной догадкой. — Sal! Как я не догадался сразу! Рука Солоны мягко выскользнула из его ладони. — Не удерживай меня, Carus. Так будет лучше для нас обоих...
Логейн достаточно долго отирался у трона, чтобы понимать, сколько усилий нужно приложить для того, чтобы бывший ферелденский генерал из рядовых Серых стражей вдруг стал Первым стражем. И пусть репутация Ордена подмочена недавними событиями, когда Серые стражи подпали под власть Корифея и чуть не вызывали демонов при помощи магии крови и жертвоприношений, однако здесь, в Андерфелсе, их влияние сильно, как нигде, а власть Первого стража превыше королевской – слишком уж часто Моры терзали эту страну, и население хорошо знает, кто именно защищает его от порождений. Личные заслуги здесь значат больше имени предков. Настолько больше, что предыдущий Первый страж не стеснялся открыто критиковать короля. Говорят, он погряз в политике и положил глаз на трон… Удобная причина свалить вину за его смерть на короля. Чем и воспользовался неведомый интриган. Тут подкуп, там убийство, здесь шантаж и вовремя пущенный слух… и вот в Вейсхаупте новый Первый страж. Знакомый стиль. И почерк знакомый. Взгляд еще раз скользнул по строчкам «В память о нашей общей подруге» и замер на «подписи» – маленьком профиле нага. Печальная улыбка тронула губы Логейна. Прошлое вновь напомнило о себе. Орлесианский бард, спутница Героини Ферелдена, Левая рука Верховной жрицы, тайный канцлер Инквизиции, Сестра Соловей… – у прошлого много имен. И он опять в долгу у него. Что оно потребует взамен?
я пишу свое последнее письмо в пещере под Арлезанью, что в неполной сотне шагов к югу от моста, пересекающего Бенефи. Если Создатель смилостивится над сей грешной душой, люди моей тетушки-герцогини обнаружат это место, наш жалкий трофей, а также записку, которую я сейчас пишу.
Жюльен, мне страшно. Я закрываю глаза и вижу все те чудесные моменты, что мы пережили вместе, и мне тягостно от мысли, что нам их никогда не повторить. Никогда нам больше не ездить верхом в угодьях под Монфором, никогда больше не пробовать яблочной карамели, которую варила твоя кухарка каждую осень, никогда не читать вслух пьес Фантазёра перед камином. Я больше никогда не смогу ощутить нежность твоего тела. Я больше не услышу, как ты шепчешь мне слова любви на ночь.
Прости чернильные брызги, мой милый Жюльен: то дрожит моя рука, и я никак не в силах возыметь над ней верх.
Запасы зерна разорила стая чудовищных тварей. Чтобы спасти остатки, мы сперва попытались выкурить их из амбара, затем Элена предложила выманивать их поодиночке. Уловка была отменная, да только стоило нам потерять бдительность на одно мгновение, как двери выломало изнутри нечто столь громадное, что бедняга Жильбер, оказавшийся под ним, хрустнул и продолжал хрустеть, пока… В бою я потерял всех, кроме Гилеана, но и того успели пронзить кровавым лириумом.
Мы пополнили запасы воды в ближайшем шато, но уже к утру на теле Гилеана вырос кристалл, небольшой, не крупнее спелой земляники, а к вечеру проклевалось ещё три. Он мужественно переносил боль, и отдал душу Создателю лишь после, когда двигаться стало совсем невмоготу. Тогда кристаллы на его теле уже срослись друг с другом. А я уже кашлял кровью с осколками. Должно быть, вода, что мы набрали, тоже была осквернена.
Вам надо как-то пережить эту зиму, Жюльен. Я хочу, чтобы ты увидел, как снег уступает весеннему солнцу и услышал пение первых зябликов. Я хочу, чтобы ты вновь прокатился верхом под Монфором, хочу чтобы ты отведал свежей яблочной карамели Нэнны, хочу чтобы ты читал всё новые пьесы перед камином по вечерам. Делись нежностью своего тела, мой Жюльен. Засыпай рядом с достойным человеком.
Силы покидают меня. Все чаще мой разум мутнеет, и я нахожу в этом последнее утешение. Вместо холодной неприветливой долины и кровавых глыб я вижу белый бархат, усыпанный рубинами. Иногда бархат сменяется сатином наших простынь, а рубины — бутонами роз, что ты мне дарил. Иногда лириум поет твоим голосом. Иногда кристалл в груди отдает жаром твоих поцелуев.