Её дыхание обжигает, а в глазах пляшут ведьмовские огоньки. Она толкает его в грудь, опрокидывая на землю, и через секунду нависает над ним… Алистер резко просыпается, что-то судорожно бормочет, поворачивается на другой бок и вновь засыпает. «Вот ты меня уважаешь? Нет, ну куда ты пошёл, а? Ты скажи сначала, ты меня уважаешь?» — гном наваливается всем весом на него, обдавая удушающим перегаром… Снова беспокойное ёрзанье и попытка уснуть. «Эй, Ал, я видел, как этот чёртов мабари закапывал в землю твой меч» — проклятому эльфу конечно же совершенно не жалко. Алистер резко садится и со стоном откидывается назад. — Что-то случилось? Алистер, потирая переносицу, смотрит на Амелла, который даже в полусонном состоянии умудряется быть сочувственно-насмешливым. — Ничего, — наконец отвечает он. — Я просто соскучился по снам с Архидемоном.
— ААА!!! — резонно заметил Алистер, уворачиваясь от пролетающего мимо слюнявого мабари. Сурана иронично изогнула брови и сложила руки на груди. — И так всегда? — серьёзно спросила магичка. Алистер всплеснул руками: Ты ещё не видела, что дальше будет! Ох, Создатель, береги свои уши… Слюнявый мабари растворился в воздухе и из той части Тени из которой он возник, придерживая друг друга за плечи возникли эльф и гном, дурными голосами распевающие пошлые песенки. Алистер покраснел до ушей, Сурана фыркнула: — В этом-то что такого? — А ты смотри! Зевран и Огрен переглянулись, добравшись до Тейрина и с наглыми рожами поинтересовались в один голос: — А ты лизал кувалды на морозе? Алистер стал пунцовым. Образы пьяной двоицы исчезли, Сурана хихикнула: — Кувалды? Дальше пришла очередь Лелианы и Винн, эти две особы возникли, заплетая друг другу косички и разговаривая о розовых бутонах. Их кошмарного вклада в сон напарника Сурана не уловила, но сделала сочувствующее лицо. Алистер молчал пока не возникла финальная сцена кошмара — в воздухе возник Архидемон, спустился на землю, сложил крылья и завилял хвостиком. Откуда ни возьмись, появился Стэн с подносом печенья. Великан стал кормить дракона, с жуткой отеческой заботой. Сурана помассировала себе виски. — Это всё? — Да… — растерянно кивнул Алистер. — Отлично, я постараюсь сварить какое-нибудь зелье, — эльфийка уже собралась покидать сон, как вдруг прищурилась. — а я и Морриган тебе не снимся? — Н-нет… — уверенно помахал головой Тейрин. Магесса долго смотрела на него, затем пожала плечами, и исчезла. Как раз вовремя, потому как из воздуха уже начали появляться главные гостьи вечера — она сама и Ведьма из Диких Земель, в весьма и весьма компрометирующих одеяниях. — Ну, что приступим, Алистер, милый? — нараспев поинтересовалась Морриган. Сурана искушающе улыбнулась. — Возможно… стоило и потерпеть… — самому себе тихо предложил Тейрин, отстёгивая ремешки нагрудника.
В доме пусто. Холод, тени по углам, кажется, будто кто-то шепчется за спиной, и скребётся за старым шкафом... Варрик оборачивается. Никого. Он не просто один. С ним не только нет ни Хоук, ни её товарищей...он совсем один. В огромном старом доме никого нет. А точнее, никого не осталось.Он аккуратно укладывает Бьянку на изъеденную молью кровать, садиться рядом. Плечи сами собой опускаются и он непроизвольно жмуриться. Вот тут, на полу, всего два дня назад лежал ничком его родной брат с болтом в сердце. А теперь пусто. Никого. Странно. Никакого удовлетворения. В ушах с приливами крови бьются слова Хоук - "Он твой брат! Не смей убивать его." Она была права, когда пыталась становить? Он был прав, когда выставил её за дверь? Есть ли правильный финал в этой истории?... Ничего... С Хоук ничего не произошло, она не обиделась. А вот ему почему-то больно и страшно. Тёмный след на полу остаётся перед глазами даже после того, как он смеживает веки. Он уже не уверен в том, что способен вот так спокойно это пережить. Звонкие слова женщины бьют его по лицу, заставляя прикрыться руками. Бартранд смотрит на него, глазами полными раскаяния и какого-то тайного понимания. "Помоги мне...я больше не слышу песню" - говорит он в последние минуты. Пусто. Никого. Холодно. Кажется кто-то шепчет в темноте, в тенях и за старым шкафом...Кто-то сладко просит и шепчет... Кто-то сладко запевает...
Морриган/Лелиана, Ни жесткая и циничная Морриган, ни нежная и сострадательная Лелиана не могут понять, как получилось так, что однажды они оказались в одной постели. Особые условия: обоснуй, но не "пьяные забавы", не юмор, рейтинг желателен. Лелиану привлекает холодность Морриган; Морриган должна не раз (и довольно грубо) подчеркнуть, что ее не интересуют женщины.
Морриган не была избалованной женщиной, но определённый комфорт любила и ценила. Поэтому теснота, неприятный запах пота и душная жара заставили её недовольно поморщиться. И лишь проснувшись окончательно, ведьма поняла, что её встревожило. Чужой запах пота! Двигаясь медленно и плавно, почти со звериной грацией, она выбралась из под одеяла и распахнула полог палатки.
Тихий и сонный лагерь превратился в мини-репитицию сражения с Архидемоном в одно мгновение. — Что эта дрянь забыла в моей палатке?! — Голосила колдунья, оскорблённо тыкая пальцем в оплавленный камень и груду обгоревших костей на месте преступления. Искры магия на пальцах намекали, что это может быть не единственная жертва. — О прекрасная, не гневайся! — развёл руками проклятый антиванец. — Наш страж вчера замёрз, и я одолжил для него одеяла у милосердной сестры. Кто же знал, что песнь Света не согреет ночью в Морозных горах?
Совсем скоро уже будет решающая битва, только это Лелиана знает точно. Она не знает, какой идёт месяц и день, время застывает. Продымлённые облака плывут по небу — ну когда же, когда же закончится Мор? Всё забывается, и она от усталости валится с ног. Только в снах всплывает страшное и тяжёлое, и тогда она просыпает и лежит неподвижно, слушая, как бьётся сердце. Затаившись в разворошённой постели, она ждёт не разговоров полуночных у костра, а чужих шагов и вторжения. Лук лежит у изголовья. В одну из бессонных ночей к ней приходит Морриган и замирает у входа, не решаясь войти — если бы не весь мир, вдруг сошедший с ума, она и шагу бы не сделала в сторону Лелианы. Барда мастерство пробудило в ней не страсть, а любопытство страшнее страсти – верно, сирены морские так же легко ткали золотистую лесть. Едва ли в объятьях ведьмы излечится страх, нельзя преодолеть несовпадение. Одеяло укрывает их легче военного флага, и Морриган всё сыплет насмешками, как деревянными стрелами. За стеной иронии скрывается потаённый страх — ведьма болотная никогда не думала о женщинах, за злой магией видя лишь два образа, поражённых скверной. Постельное приключение манило её – в романах старых всё заканчивалось либо весельем, либо лихорадкой, но никогда родами и браком. И Лелиана без слов обещает ей свободу, целуя сухой рот. — Морриган, знаешь, я спасу тебя, если что-то случится, — говорит она после, не сомневаясь, что сможет её уберечь. Лелиана снова забывает, как металась по красным улицам, ожидая заката.
Видя, как Лелиана заплетает косы юной эльфийке-Стражу, бесконечными касаниями гребешка распутывая рыжеватые кудри, Морриган фыркает. Видя, как Лелиана учит тощую эльфинажку правильно наносить макияж, нежно касаясь скуластого личика кончиками пальцев — она кривится. Негоже женщине другой дарить такие ласки. Видя, как Лелиана весь вечер утешает раненую эльфийку, баюкая в её руках и целуя, как собственного ребёнка, она понимает, что завидует.
Табрис нет третий день. Ушла на Тропы, взяв с собой второго Стража, гнома и голема. Комната, где они находятся – тесна, от присутствия бардессы никуда не деться. Даже закрыв глаза, чуешь заломленные в беспокойстве руки и волнение.
В сотый раз встретившись с ней взглядом, Морриган говорит. — Ты мне не нравишься. Быть с женщиной — глупо, у этого союза нет плодов.
Никто не знал, что Варрик настолько любит эффектность, что не повременит даже пролить кровь ради этого. Но все знали, что убивать без веской причины гном не станет. Неоднократно ему предлагали работать на сообщество, но ведь принципы тоже часть эффектного амплуа? Дворф ловко всадил стрелу из Бьянки в стену, пригвоздив незадачливого паренька. Варрик был уверен, что две пары «нужных» глаз неотрывно смотрят на него. Вернув украденное и «проучив» незадачливого вора Варрик выиграл, заполучив расположение сразу двух Хоуков...
***
Дверь в комнату Варрика в Висельнике жалобно скрипнула, и на пороге показался тот самый рыжеволосый мальчишка. — О, а вот и герой сегодняшнего дня! — Широко раскинув руки, с лёгкой иронией произнёс дворф. — Кто бы говорил, мессир Тетрас. — Парень чуть расслабленно выдохнул. — Я пришёл за обещанным. И сообщество вновь предлагает Вам сотрудничество. — Рыжик почти по инерции схватил небольшой мешочек с оплатой его работы. — Передай сообществу, что я всё ещё не заинтересован в сотрудничестве, — немного подумав, дворф добавил, — И тебе бы стоило сменить профессию. Другой на моём месте заставил бы тебя корчиться от боли или вовсе убил бы. — Варрик редко был так серьёзен. Буркнув «подумаю», рыжик озадаченным покинул комнату, оставляя заказчика кражи в одиночестве...
— Хей, рыженький, не светился бы ты здесь, Хоук не должна тебя видеть. Она дамочка решительная, пострижёт нас на ленточки, если о чём догадается, Мииран её хорошо натаскал. Что? Ах ты шельмец. Взрезал мой кошель, пока я стрелу из стены доставал, нагрел меня на два золотых и ещё требуешь награды? Что, думал, не замечу? Гном подтягивает поближе пивную кружку и добродушно усмехается в пенную шапку. — Нет, рыжик, у тебя ловкие пальцы, но Варрик Тетрас и не такие фокусы видал. По-хорошему ты мне ещё и сдачи должен, я-то тебя за один нанимал. Ну да что уж теперь, садись, не заставляй меня задирать голову. Вечно вас, людей, в длину тянет — и как вы ходите, не пойму, небось, и ног своих не видно с такой высоты-то. Садись, садись, парень, угощу тебя выпивкой, с Хоук ты меня таки свёл, так что заслужил. Нора, девочка моя, принеси-ка нам ещё кружечку. И вот что, тот золотой можешь считать авансом — передашь повыше, что через пару дней мне может понадобиться заглянуть в Клоаку. И очень бы не хотелось столкнуться с недружелюбными представителями нашего сообщества. Пусть попридержат парней. Когда через полчаса в «Висельнике» кто-то орёт, что его обчистили, и начинается пьяная драка, гном одобрительно фыркает в кружку и двигает стол поближе к стене, чтобы ничто не мешало ему наслаждаться зрелищем.
— Чем вы занимаетесь?! О, да... Я знал, что стоит только мне уйти и вы снова займётесь этим... Да ещё и в моей... в нашей спальне! Имей ввиду, я знаю, что Справедливость тут на этот раз не причём, — мрачный, как туча, Хоук пытался испепелить взглядом неловко возящуюся на кровати парочку. Целитель ответил не менее тяжёлым взглядом, в котором проступали отчаянье и решимость. — А ты? Да-да, ты! Как ты можешь брать это в рот? — голос Защитника стал, кажется, выше на октаву от возмущения. — Значит, моя мантия для тебя — «это», — почти избавившийся от чужого веса Андерс сделал непростительную ошибку: фразу он прошипел. Второму виновнику недовольства Защитника такие интонации в чужом голосе только прибавили, потухшего было при появлении хозяина, энтузиазма. «Пахнет котом. Шипит, как кот. Да и мурлычет под руками хозяина... наглец! Значит это и есть кот!» — примерно так рассуждал мабари, пытаясь восстановить справедливость и вернуть себе законное место на постели хозяина, как следует потрепав для этого нахального представителя кошачьих, маскировавшегося под человека. Хоук тихо выматерился, понял, что развлекаться пёс будет ещё долго, делая вид, что временно оглох. Защитник вышел из спальни, громко хлопнув дверью, решая по дороге вниз, что будет лучше — холодная вода или перец в нос. Мысли о блондине с «перчинкой» приятно будоражили сознание. А мозг, уставший после общения с рыцарем-командором, отказывался предлагать другие варианты того, что могло бы перебить ненавистный псу кошачий запах.
— Твой пёс опять на меня скалится. Хоуку остаётся только вздохнуть. Малыш — почти трехфутовый в холке мабари, завидев Андерса, щетинит короткую шерсть загривка, обнажает клыки до розовых дёсен. Хоук пытался воспитывать — «Малыш, это свой, друг», пытался ругать — «фу, плохая собака». Пёс поджимает хвост, виноватый перед хозяином, но на Андерса всё равно скалится, рычит из-за угла. — Наверное, потому что от тебя кошками пахнет... Как твою новую любимицу зовут? Леди Полосатка? — Полоска, — машинально поправляет Андерс, и кривится. — Так что ж, мне её теперь не кормить? Выгнать? Только потому что твой пёс... — Ну прости, — Хоук ухмыляется, треплет Андерса по волосам, почти тем же жестом, каким гладит мабари. — Я попробую с ним договориться. Малыш лежит рядом с полуоткрытой дверью; часто и тяжело дышит, высунув язык, нервно перебирает задними лапами, точно пытаясь убежать. Хозяин глупый, думает Малыш, дело не в кошках. Малыш воспитанный. Малыш отучился гонять лотерингских кошек ещё в полгода. От «друга» пахнет чем-то холодным, чужим и ядовитым, так пахнут остывшие мертвецы, так пахли отравленные земли, откуда они когда-то убегали. Хозяин ничего не замечает. Малыш боится этого пахнущего мертвецом человека — а больше всего, что однажды человек-с-холодом-внутри сделает с хозяином что-то ужасное... и Малыш не успеет защитить.
Он знал: Морриган уйдет — она честно предупредила его, и даже неожиданное для ведьмы чувство не смогло изменить её решения. Но надежда не слышит глас разума. Маг пошевелил кончиком посоха костер, вызвав целый рой искр.
Мысль о том, что где-то там его любовь... во тьме и опасности... грызла мага, словно очень упорная крыса ножку дубового стола в библиотеке башни. Стол остался трехногим. Себе такого Герой Ферелдена и будущий отец не желал.
— Я найду тебя, клянусь! — шептал мужчина, поглаживая подаренное колдуньей кольцо. А потом убьет эту тварь, что стащила вексель на десять тысяч золотых, потребованный магом в награду у Его Величества!
Тёмный ритуал состоял не только из потушенной свечи. В ту ночь Амелл был на удивление нежным. Никаких укусов, царапин, засосов - он касался Морриган с таким трепетом, будто она лириум для храмовника. Глупо, правда, но грубый, самовлюблённый юнец впервые был таким. После он обводил её грудь, пупок, целовал в живот. Морриган давно не было так неловко, и она встаёт. "Ещё не всё" Зелья, мази. Первое было горько-острым и после него Амелл пытался не чувствовать их вкус. Трещат поленья в камине. Ведьма сидит напротив, как и он, на ковре и тщательно сверяет количество трав, изготавливает мази "на-сейчас и на-завтра". На некоторые склянки сама Морриган смотрит с подозрением, но переступая отвращение, выпивают их вместе. Несколькими этажами ниже напиваются вином солдаты пред славной битвой. После берёт мазь. Нагая, с расплетёнными волосами, наносит на живот грязно-бурого цвета смесь. Замечает внимательный взгляд Амелла и измазывает ему нос. Запах мёртвых пауков тот час бьёт обоняние, но Амелл смеётся. Морриган улыбается.
— Я найду тебя. Клянусь. Прикасается к её бедру. — Идиот, — беззлобно.
«Я не отпущу тебя», – беззвучно шепчет Амелл, целуя тонкие запястья Морриган. «Я обязательно найду тебя», – он вплетает свои обещания в густую сеть её заклятий. Если она и слышит, то не подаёт вида. Морриган роняет голову ему на плечо и закрывает глаза. Не скрывая, что ритуал отнял у неё почти все силы. В первый раз. В последний раз. Она исчезает на рассвете, оставляя его наедине с битвой и дурацкими обещаниями.
Гладь зеркала дрожит под рукой Морриган, и она говорит: – Я не люблю тебя. – Я знаю, – улыбается Амелл. – Но я не отпущу тебя одну. Гладь зеркала под их руками плавится бездонной чернотой.
«Я без ума от тебя», — думает Амелл, когда дарит ей купленное в Орзаммаре зеркало, покупал украшения. Букеты Морриган не любила, она не понимала обычая обрывать цветы для минутной радости.
«Я всегда буду тебя защищать», — мысленно твердит Амелл, вызывая перед глазами лицо Морриган, пока Флемет расправляла мощные крылья, сотрясая воздух раскатистым рёвом.
«Я найду тебя», — без конца повторяет Амелл в темноте их комнаты, окутанной запахами трав, пока Морриган лишь вздыхает – как-то печально, словно сомневается.
«Ты нужна мне», — Амелл, почти отчаявшись, сжимает в руках кольцо желтоглазой отступницы.
И когда Ариана говорит: «как же ты от неё зависим»…
Изабелла/Ж!Хоук, Изабелла признается, что мужчины всегда были для нее крепким дружеским плечом и трахом на одну ночь, в то время как женщины... несмотря на чувства, Изабелла сбегает.
Хоук — опора, защита, камень. Она скала держащая на своих плечах их разношёрстную компанию и добрую половину Киркволла. Абсолютная доброта и абсолютная справедливость в одном лице. — Ты тянешь меня ко дну... — Что? В серых глазах недоумение и обида которая не исчезает даже когда смуглые пальцы ривейни скользят сквозь светлые пряди. Изабела знает что вначале ей будет больно, но затем она поймёт и простит как делала это уже сотни раз. Её Мариан не умеет иначе. — Пойми, я — ветер. Мне нужны паруса, скрип снастей, пена волн и свобода. — Я... Я накоплю тебе на корабль, обещаю! Самый лучший, как... Изабела отрицательно качает головой прижимая тыльную сторону ладони к губам Защитницы. Дело не в деньгах и даже не в проклятом артефакте, просто с каждым новым днём она все больше и больше прогибается под Хоук, меняется, становится лучше. Превращается в то что так ненавидит — сухопутную крысу. — Отпусти меня. Пожалуйста. Мариан молчит и смотрит на ривейни взглядом раненой галлы. Мольба, боль, страх — идеальное отражение её собственной бури. Ещё самую малость и она будет готова сдаться, обменивая свободу на крепкие объятия сильных рук. — Уходи. Изабела не смеет возражать и не смеет оглядываться.
— И когда я увидел тебя таким... такой, какой ты стала из-за несчастного случая с чарами Орсино, я понял, что на самом деле все это время я подсознательно пытался скрывать за маской насмешливости свои истинные чувства. Только теперь, когда ты предо мною, столь нежная и манящая, я готов честно сказать — за броней моего цинизма прячется горячее любящее сердце, ранимое и трепетное... Не отвергай его столь поспешно, молю тебя. И позволь прикоснуться к тебе губами, прекраснейшая. — А теперь, одержимый, ты оторвёшь свой наглый взгляд от моей груди и повторишь все это ещё раз, но уже, глядя мне в глаза. Понял?
— Хоук, я влюбился. Авелин с Хоуком застыли, не веря своим ушам. Переглянулись. — Нет, ну, это хорошо, — начала Авелин. — И кто же она? — Маг. Я встретил её на площади, она стояла у стены, такая одинокая, в её глазах светилась печаль. Но я не посмел подойти. Высокая стройная блондинка. Мантия у нее, конечно, как у этого одержимого, меня передёрнуло сперва, а потом понял, что мантия — это же тряпки и они снимаются. Они вышли на улицу. Авелин глубоко вздохнула: — Хоук, как думаешь, нам стоит ему сказать, что Андерс сменил пол в результате неудачного эксперимента по избавлению от Справедливости?
— Первый чародей, вы что-то смыслите в магии крови? Вызванному посреди ночи в кабинет Рыцаря Командора Орсино хочется ущипнуть себя дабы убедится в том что перед ним не демон затеявший очередную игру. Методы Мередит конечно иногда сложно назвать традиционными, но спрашивать главу Круга вот так, в лицо... — Хоук. В голосе женщины слышна неподдельная усталость. Покосившись на ровную стопку бумаг на столе, эльф начинает понимать в чем дело. Копии докладов ему доставили за несколько минут до отбоя, и как водится, маг решил оставить рутинное чтение до утра. Мередит была более исполнительной. — Защитника подозревают в использовании магии крови? Мысленно Орсино ликует. Несмотря на все патрули и ужесточенные меры, такие как Гаррет все равно выживают, руша установившийся сонный баланс. — Нет, я просто грешным делом думаю, что проще ему промыть мозги, чем договорится. — Вам срочно нужно в отпуск, Мередит. Рыцарь Командор не отвечает, опускаясь в кресло и прижимая пальцы к вискам. Опять мигрени, не иначе. Эльф укоризненно качает головой. — А ещё вы опять не пьёте настойку, которую я вам прописал. До камина — три шага, подкинуть дров и высыпать в котелок над огнём сухие травы. Эта ночь явно будет долгой. — Давайте подумаем, чем его занять.
Мередит отчётливо осознает, что они с Орсино могли бы и дальше сохранять баланс между магами и храмовниками, но появление такой фигуры, как Защитник, не может не повлиять на ход вещей — и это понимают все. А тот факт, что Защитник является отступником и явно магом крови (Мередит уверена в этом), создаёт значительный перевес, и вовсе не в сторону храмовников. У Орсино просто нет выбора — только действовать — иначе обвинят в пристрастности. «Если бы избавиться от Защитника, — думает Мередит, провожая взглядом Первого чародея, — мы бы договорились между собой.» Но Защитнику суждено играть свою роль, и у Рыцаря-Командора не остаётся иного пути, как искать помощи у сил, которые единственно (как ей кажется) могут помочь вернуть прежнее влияние. И Мередит открывает сознание, отдавая себя во власть слепящей песни лириумного идола.
Хоук, Андерс, через несколько лет после событий в Киркволе к Хоуку приходит не совсем мертвый Андерс. (Хотя Хоук его убил). Хоррор или юмор, можно то и то.
— Ты? Я же... — Тебя убил, знаю-знаю, слышал уже неоднократно, причём ото всех. Ну почему вы все настолько предсказуемы? — Андерс пожал плечами. — Я же песня. — Что-о? — Хоук растерялся. — Нашу песню не задушишь, не убьёшь, — улыбаясь, продекламировал маг, медленно подступая к кровати. — А вот тебя, дорогой Защитник... Хоук подскочил на постели с громким воплем. Сердце колотилось, как бешеное. Он уже пожалел, что убил мага — надо было выкинуть прочь. Но кто же знал... — Что, кошмары замучили? — сочувственно осведомился знакомый голос, так привычно растягивающий слова. — Может, тебя немного полечить, Хоук? Я умею, ты же знаешь. «Только не это...»
— Ты… — Ну, я, — хмуро отзывается Андерс. — Я же... — Да кто ж так убивает? — неожиданно вскидывается целитель. — Хоук, у тебя что, руки только под посох заточены? Я тебя чему учил? Почки находятся дальше от позвоночника! — Андерс, ты мёртвый. Я вонзил нож тебе в спину и проверил пульс, — Гаррет очень хочет проснуться, но третий день ноющее плечо, когда-то раздроблённое взбесившейся Мередит и даже спустя несколько лет отзывающееся на малейшую перемену погоды, убеждает его в том, что он и так не спит. Во сне ему никогда не бывало так больно... Физически, во всяком случае. — И где ты его проверял? В ухе? — раздражённо осведомляется Андерс, интонации его голоса совсем незнакомы. При жизни отступник никогда не был так резок... Кроме тех моментов, когда на поверхность вылезал Справедливость. Хоук присмотрелся, но синего свечения не было, нигде, даже в глазах. — Я же целитель! Очень хороший целитель... Гаррет чувствует, как измученный разум — маги, храмовники, сгоревший почти подчистую город, мародёры, взбесившиеся аристократы, депеши из Вал Руайо, как только Думар умудрялся много лет всё это выдерживать! — потихоньку затапливает тихое, убаюкивающее безумие и чуть слышно просит: — Андерс, у меня плечо болит... С полсекунды в полумраке гостиной висит оглушающая тишина, потом лицо отступника покрывают светящиеся трещины, а в голосе становятся слышны привычные заботливо-ворчливые нотки: — Иди сюда, горе ты моё...
м!Хоук/Андерс, Справедливость. "Хоук, тебе не кажется, что это жестоко - тыкать этим в живого человека?" (в какой-нибудь ... критический момент). Юмор и стёб.
— Хоук, тебе не кажется, что это жестоко — тыкать этим в живого человека? — Андерс говорил не громко, боясь лишний раз не то что пошевелиться — сглотнуть. — А что, предлагаешь мне тыкать этим в мёртвого? А ты, оказывается, извращенец ещё хуже, чем я думал, — хриплым голосом проворковал воин, хотя выражение лица было противоположно интонациям. — Оставь его, это бесполезно, — лениво потянулся Фенрис, смотря без сочувствия, скорее с лёгким интересом. Ссоры любовников из-за Справедливости всегда были как минимум забавны и непредсказуемы. Особенно когда дух не вовремя перехватывал власть над телом, в совершенно неожиданный для Защитника момент. — Да-да, это не я, — выдал свою коронную фразу целитель, стараясь не смотреть вниз, ощущений и так хватало. — Гаррет, может ты всё-таки уберёшь свой меч от моего горла? Хоук застонал, опустил двуручник, понимая, что это и правда бесполезно...
— Ты не знаешь, куда можно деть десять людей, предположим, живых? — задумчивый вопрос Хоука прозвучал в тишине комнаты неожиданно, словно гром с ясного неба. И тут же сменился долгим шипением и приглушенным матом. Защитник Киркволла воочию увидел небо сперва в мелкую алмазную крошку, потом в зеленую решеточку, а потом и подавил желание пристукнуть одного не в меру нервного сенешаля, отличающегося на редкость странными реакциями на безобидные вопросы. — Прости, — Бран виновато и в то же время ехидно улыбнулся, скрещивая руки на груди. – Я обычно остро реагирую на подобные вопросы. Особенно, когда занят… И особенно, когда пытаюсь сделать тебе минет.
Хоук жадно пожирал взглядом самую прекрасную на свете картину — раскинувшийся под ним Бран, такой обычно гордый и надменный, сейчас полностью открытый, все еще распалённый после их любовной игры, уязвимый, беззащитный, по-юношески тонкая шея так и манит впиться в нее поцелуем, оставляя метку «моё». — О чем ты думаешь? — Хоуку было интересно, что может быть в голове у сенешаля, еще недавно в голос кричавшего от страсти, а сейчас лежащего с совершенно отрешённым видом. Нет, ну не проблемы ж Киркволла он решает в момент, когда еще сбитое дыхание не восстановил полностью? — Ты не знаешь, куда можно деть десять людей, предположим, живых?
За широким шагом Мередит Орсино поспевает с трудом. Сам виноват что напросился в экскурсоводы — со дня её последнего визита в казематах мало что изменилось, а значит о том чтобы заблудиться не может быть и речи. Но Первому Чародею угодно продолжать свою игру, и Рыцарь Командор не возражает. — Вот здесь у нас учебные комнаты для младших... Сквозь приоткрытую дверь видно несколько общих столов, доску с ровной вязью букв и склонённую спину учительницы. — Не возражаете? Эльф послушно кивает, понимая что вопрос всего лишь формальность, и вежливо пропускает женщину вперёд. От характерного звона металла несколько детей заметно вздрагивают, а их воспитательница оборачивается, встречая взгляд Мередит удивлённо расширенными карими глазами. — Продолжайте. Первый Чародей ободряюще улыбается девушке, и она заметно расслабляется. Рыцарю Командору кажется что она уже однажды видела это лицо при других обстоятельствах, но где и когда она не может вспомнить. Впрочем, не важно. Пальцы защищённые латной перчаткой ловко поднимают с одного из столов лист бумаги, поднося его поближе к глазам. — Не трогайте! Эту интонацию Мередит узнает безошибочно. Хоук. Так вот какая у Защитника сестрёнка — такая же хищная птица, но с подрезанными крыльями. — Бетани, все в порядке! Орсино выглядит испуганным, но вопреки его опасениям Рыцарь Командор улыбается.
Протянутая к ней ладонь покрыта изящными белыми линиями. Вместо острых металлических когтей перчатки — тонкие пальцы, вместо привычной отчуждённости — тепло. — И? Мариан знает что раздражение в голосе Фенриса это скорее привычка чем защитная реакция на её близость. В конце концов каждому из них нужно поддерживать свое амплуа. — Не бойся, я не планирую тебя кусать. — Вот ещё! Сда… Договорить эльф не успевает. С присущей всем разбойникам грацией Хоук нападает, проводя короткими ногтями по беззащитной коже — от ложбинки между пальцами до запястья. Лириумные татуировки разгораются, а подопытный отпрыгивает в сторону хватаясь за рукоять меча. — Что ты сделала? — Это щекотка, Фенрис. Не колдовство, не яд обычная реакция тела. Воин раздражённо фыркает, но все же подносит руку к лицу, изучая её на предмет возможных повреждений. Мариан вздыхает и терпеливо ждёт его вердикта не двигаясь с места. — Я хочу попробовать… это ещё раз. Безапелляционный тон на пару с полнейшим неприятием нового слова заставляет уголки губ Хоук предательски дрогнуть. Повторный танец ловких ноготков на своей коже Фенрис стоически терпит первые тридцать секунд, а затем случается невероятное. Вместо того чтобы вновь отдёрнуть ладонь он впервые за все время их общения смеётся, бережно привлекая к себе Мариан свободной рукой.
Хоук отрицает, что они играют в хозяина и раба. — Представь, что я плененная принцесса, — нашептывает она, спешно раздеваясь и прыгая на кровать. — Противный, э, дракон украл меня и теперь держит в высокой башне, связанной и беззащитной. И тебе, прекрасный, благородный рыцарь, нужно меня, короче… — Откуда у дракона башня? Фенрис мнется у закрытой двери спальни. Хоук, стаскивающая с себя чулки, считает, что он все еще возмутительно, бесцеремонно сильно одет. — Он построил ее, чтобы держать там плененных принцесс! — отвечает Хоук таким тоном, будто это должно быть очевидно. — Но он же дракон… — Он очень умный! Умелый плотник! Гурман и философ! — Так может, мы сумеем с ним договориться? — Как ты смеешь! — Хоук бросает в Фенриса скомканные чулки. Тот на лету ловит невесомый комочек. — Он ворует и сажает в башню прекрасных — и невинных! — Хоук многозначительно двигает бровями, — принцесс! Нет, его надо убить обязательно. — Кстати, зачем он держит их в башне?.. Хоук взрыкивает, запутавшись в шелковой комбинации. — Сажает на откорм! Чтобы они были… Уф-ф! Да еб твою!.. Она наконец выкручивает из скользкой ткани — ее полные груди, освобожденные от гнета шелка, упруго подпрыгивают. Фенрис стоит с приоткрытым ртом, держа в руках легкие, как дыханье ребенка, женские чулки, и бессмысленно лупится на пышное тело Хоук. Та разрумянилась от возбуждения и борьбы с непокорными предметами одежды, и выглядит такой спелой, будто налитое яблоко — укуси, и сок брызнет. — Чтобы они были жирненькими и нежными. Фенрис сглатывает слюну. — Кстати, почему ты все еще одет?
— — —
— Коснись меня, — просит Хоук, поводя плечами — ее тяжелая, белая грудь плавно покачивается. Фенрис дергает ртом и часто моргает. Хоук сидит перед ним, покорная, как рабыня, то есть, плененная принцесса — ноги подобраны под себя, руки заведены за спину и сцеплены в замок, под мягкой складкой животика темнеет треугольник лобковых волос. — Если тебе не нравится, как я тебя трогаю — тронь меня сам, — хнычет она, просительно выгибаясь. — Я не кусаюсь. — А, а, а. Это ложь. Я видел, как ты кусала людей. За лица. И руки. — Так они убить меня хотели! Ты разве хочешь меня убить? Фенрис отрицательно качает головой. — Но ты хочешь меня?.. Фенрис медленно кивает. — Ну, давай я завяжу себе рот! Не дожидаясь его ответа, она заваливается на бок и, извиваясь червем, ползет к углу кровати. Роется лицом в ворохе одежды, пока не находит газовый шарф — и принимается жрать его, старательно набивая рот тканью. Руки, вовсе не связанные, все еще держит сцепленными за спиной, а ноги — скрещенными в лодыжках. — Эфи ебе ак увет ефче… Уф! Фенрис наваливает на нее сзади — медленно, плавно, но неотвратимо, как волна. Хоук и не думает сопротивляться — только протяжно стонет, подмятая под его сильное, тяжелое тело. У него прохладная и чуть влажная кожа. Его дыхание щекочет ей шею. Затылок. Уши. Фенрис нюхает ее волосы — те пахнут медом. Осторожно гладит плечи, бока, спускается к бедрам — насколько хватает длины рук. Хоук нетерпеливо ерзает и приподнимает и опускает таз, притираясь ягодицами к его полувставшему члену. Она невнятно урчит и мямлит что-то бессмысленное добровольно заткнутым ртом. Фенрис приподнимается — и Хоук печально вздыхает, лишенная приятной тяжести его тела. Он оседлывает ее бедра и смотрит, как загипнотизированный, на открывшуюся картину. Тело Хоук на бардовых простынях — как сливочная фигурка на вишневом торте. Белое, сдобное, пышное. Фенрису кажется, что стоит лишь тронуть, как руки увязнут в светлой плоти — такой она кажется мягкой. Он касается ее осторожно и боязливо. Невесомо оглаживает лопатки, по решетке ребер спускается ниже и, через поясницу, доходит до полукружий ягодиц. Хоук громко сопит и требовательно оттопыривает зад. Фенрис накрывает ее ягодицы широкими ладонями и, поддавшись желанию, сжимает — сначала легко, но, услышав одобрительные стоны Хоук, все сильнее, пока на ее белой коже не остаются розоватые отпечатки его пальцев. Он мнет ее, как тесто, наслаждаясь упругостью плоти. — Фьефь иа-а-а, — просит Хоук, задыхаясь. — Что? — Фьефь! Фенрис вынимает платок у нее изо рта, пачкая пальцы в мокром. — Съешь!.. Меня!.. — выдыхает Хоук. На простыне под ее лицом — темное пятно натекшей слюны. Фенрис растерянно замирает. — Так я дракон или рыцарь?.. — Действительно… Ты дракон или рыцарь?.. Ее влажные губы алеют, щеки пылают румянцем, дыхание пахнет корицей. Вместо ответа Фенрис опускается на Хоук — та всхлипывает от радости снова чувствовать эту тяжесть — и целует в мокрый, горячий рот — долго и страстно. Будто пожирает.
Хоук устало перебирал бумаги на своем письменном столе. День подходил к концу, улочки верхнего города быстро пустели и рынок затихал, а его головная боль до сих пор не вернулась. Что ни говори, а Андерс был настоящей занозой в причинном месте и приносил немало проблем, шатаясь где-то по Киркволлу, пока Защитник решал политические дрязги. Но ведь за это Хоук его и любил. С ним было интересно и можно было отвлечься и просто сделать то, что хочется, а не то, что должно. Обнаружив приличную стопку недавно написанных манифестов, Хоук сначала подумал, а не отправить ли эту кипу бумаги в камин, ведь там этой бесполезной макулатуре самое место. Однако его что-то остановило. Хоук не знал, что. Пытаясь аккуратно переложить ворох бумаг на другой край стола, Защитник Киркволла умудрился рассыпать другую стопку, которую ещё не успел перебрать. Бумаги весело разлетелись по комнате, а лишь один единственный листочек остался на столешнице. «Опять почерк Андерса…» Приготовившись к очередному манифесту, Хоук не сразу вник, что это записка объясняет отсутствие Андерса и то, что делать в случае неудачи. Прочитав строки еще раз, Хоук потёр переносицу и тяжело вздохнул. В нем начинал закипать гнев. — Если этого психа не убьёт Аришок, я сам оторву ему голову!
— Если бы ты не взорвал эту проклятую церковь… — цедит Хоук глухо. Горечь сдавливает сердце. В пещере холодно. Ледяной ветер дует с моря, порывается затушить небольшой костёр — последний источник тепла двух беглецов. Кажется: край мира. Хоук сгорбился, смотрит неотрывно в огонь. Андерс спит тут же, подтянув колени к туловищу: старается сохранить тепло. Пшеничные волосы растрёпаны и спутаны. «Если бы ты не взорвал эту проклятую церковь!», — тоска, вызванная воспоминаниями, накрывает. Фенрис, шипя от боли, перевязывает свежую рану. Рассказывает историю про лагерь кунари, кивает в сторону кладовой: «Вино. Угощайся». Изабела и Авелин устраивают разборки в его, Хоука, поместье. «Фригидная мужланка!» — «Беспринципная дрянь», — сыпятся обвинения. Гаррет помнит, что в последней вылазке Авелин прикрыла щитом подставившуюся Изабелу. Мерриль сидит в своей лачуге и напевает легенду. Авелин в Киркволле — опора города. Мерриль — со своим кланом. Изабелу унёс ветер и подвернувшийся корабль. Принявшего сторону храмовников упрямого Фенриса… пришлось убить. Варрик куда-то пропал. Кажется: это край.
Вздох спящего Андерса Гаррет слышит сквозь шум ветра. Хоук протягивает руку и гладит пальцами его волосы. — Если бы ты не взорвал эту проклятую церковь, я бы не узнал, что лишь ты готов по-прежнему идти за мной, — говорит Хоук и чувствует: становится легче.
Варрик ушёл последним. Напоследок велел мне беречь себя и «приглядывать за Блонди, так, на всякий случай». Расставаться было печально, но во всём есть положительные стороны. — Вот мы и только вдвоём наконец, — сказал я Андерсу. — Ну, разве это не романтично? Он слабо улыбнулся: — Ты не передумал? — Ты снова об этом? — я закатил глаза. — Андерс, мы же уже говорили. — Я знаю, я просто… — Просто никак не можешь перестать беспокоиться о том, что я думаю обо всей этой жизни в бегах, с постоянной опасностью, невозможностью задержаться на одном месте и необходимостью не доверять никому, кроме самых близких, ля-ля-ля, и так далее, и так далее? — Да, это примерно то, что я имел в виду, — суховато заметил Андерс. Я широко ухмыльнулся: — Это же точь-в-точь моё детство! Знаешь, — я приобнял его за плечи и доверительно подмигнул. — Я определённо успел соскучиться по этому!
За окном почти стемнело, а они так и не зажгли свечи. — Ммм… Какая у тебя соблазнительная стала грудь… Ты случайно не беременна? — было слышно, что он улыбается. — Совершенно случайно — да. Его рука замерла на долю секунды, а потом продолжила движение. — Почему не сказала раньше? — Хотела сначала кое-что уладить. Оставаться тут нельзя. И у тебя, и у меня в роду были маги. Вероятность того, что ребёнок родится со способностями, очень велика. А маг в Киркволле… Заканчивать мысль не требовалось. — Прекрасно. Она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. Зелёные глаза светились. — Неужели ты рад, что мы все бросим и опять отправимся Создатель знает куда? — Конечно. А куда… Пара вариантов у меня уже есть. Не волнуйся. Она вздохнула и откинулась на подушку. — Только, Хоук… Лучше, чтобы никто не знал, куда мы едем.
— Что это? Хриплый после сна голос Фенриса, — кажется, он задремал, приложив меч к плечу, — вырывает её из транса. Хоук вздрагивает и задевает пестиком край ступки. Выжидает мгновение, затаив дыхание, и старательно стирает испуг с лица, пока он не заметил. Через секунду поднимает на него взгляд, пытаясь улыбнуться одеревеневшими губами. — Лекарство, — произносит она, внутренне умоляя Создателя, чтобы голос звучал ровно. — Что-то прихватило. Как бы посреди тракта не пришлось густые кусты выглядывать. Фенрис хмурится, и Хоук не может понять, то ли от того, что им пришлось заночевать под открытым небом, на голой земле, то ли ему показался подозрительным её тон. Он с полминуты пристально смотрит на неё, а Хоук старается на обращать на его глаза внимания и размеренно растирает в чашке травы. Потом, всё под тем же пристальным взглядом набирает горячей воды из котелка над огнём, болтает отвар туда-сюда пару минут и, морщась от горького привкуса, выпивает варево. — Ну и гадость же, скажу я тебе! — недовольно бурчит девушка, садясь рядом с Фенрисом и прижимаясь к нему боком. Эльф поводит губами, то ли хмыкая, то ли ухмыляясь, и заводит руку ей за спину, обнимая за шею, и накидывает на Хоук половину своего покрывала. — Лучше, чем посреди тракта кусты выглядывать, — сонно бормочет он, зарываясь носом в изгиб её плеча. — Конечно, лучше, — шёпотом отвечает она. Через два часа у неё заболит живот. Через три — вместе с кровью выйдет маленький, едва заметный глазу комочек нервов и плоти. Она дождётся, когда дыхание Фенриса выровняется и станет глубоким — он уснёт. И только тогда обхватит живот руками и скривится, не давая себе разреветься. «Прости, мой хороший, но так лучше. Так действительно лучше. — Пальцы сжимаются и натягивают ткань до глухого треска. — Когда-нибудь ты обязательно появишься... но не сейчас».
— А этот что тут забыл? — спросил Фенрис, презрительно смерив взглядом Андерса. — Он мой возлюбленный, ты мой друг, сегодня мой день рождения и вы пьёте вместе, ясно? — с нажимом спросила Хоук.
— Брат, — Андерс в который раз полез обнимать Фенриса, по-родственному хлопая его по спине. — Брат, — ответствовал эльф, смачно чмокая целителя в ухо. — Ты только посмотри, он из пяти раз в щёку попал только однажды. И то, соскользнул на нос, — покачала головой Хоук, наблюдая за парочкой заклятых врагов от барной стойки. — Как там, говоришь, называется это чудо-пойло? Надо будет Мередит и Орсино угостить.
— Напомни мне ещё раз, как мы в это вляпались? — Бартранд. — Бартранд… Имя виновника торжества Хоук произносит намеренно растянуто, смакует на языке и выплёвывает, как отраву. За его спиной Карвер вновь надрывно кашляет, сплёвывая в сторону чёрной слизью. — Архидемон бы побрал эти грибочки… Гаррет не отвечает, подталкивая флягу с двумя глотками воды, на самом донышке, поближе к брату. Ему все равно нужнее. — Помнишь, мама перед нашим уходом пирожков напекла? Вот бы их сейчас… — Ага, с капустой и с мясом… Мужчины в унисон мечтательно вздыхают, а светящийся шарик зависший в дюйме от раскрытой ладони мага ненадолго меркнет, секундой позже разгораясь с новой силой. Старший Хоук чувствует, как противные гнойные раны расползаются по телу, слышит голоса которых на самом деле нет, и знает что до конца их общей муки остались совсем немного. — Как думаешь, Варрик сдержит свое слово? — На рожу он вроде честный парень. Главное, чтобы выручки хватило для задатка на поместье. — Бетани так мечтала его увидеть… Опираясь на свободную руку Гаррет поворачивается лицом к Карверу и непроизвольно отшатывается, не узнав. Ввалившиеся глаза, язвы по коже, кровящие губы. — Может, лучше потушим свет? — Давай. Накрытый ладонью шарик жалобно бьётся, распадаясь на крохотные искры.
…Запах сородича — теплый, маслянистый, черный — ударил ему в ноздри совершенно неожиданно. Не должно было быть никого на этом участке Троп, слишком обжитом, слишком близком к поверхности. Не должно было быть. Но было. Она сидела, привалившись спиной к стене. Тонкая рука бессильно лежала на полу, глаза были закрыты. Она не была сородичем — теперь, подойдя так близко, он чуял незнакомые, тревожащие нотки в привычном аромате. Видел странные, нездешние одежды. Причудливо выгнутый стан. Нежную шею. Она умирала — чутье на смерть у сородичей всегда было отменное — и он задумался о причинах. Он никогда не видел людей и знать не знал, что её выпивает, захватывает Скверна. Для него её гнилостное дыхание было обычным, неминуемым условием жизни. Он тронул её за плечо, коснулся когтем щеки. Ему было интересно. Она вздрогнула, открыла глаза. Они уже серебрились, затягивались туманом. Она уже не могла бояться, а его толкнуло инстинктивное желание — взять её силой, пропитать Скверной, обернуть маткой… Он поднял её легко — изъеденная смертью она почти ничего не весила. Поддержал за талию. Всё неизвестное — прерогатива Учителя. На этом зиждился его мир. — Пойдём, — сумел он выдавить — как учили, тихо и максимально внятно. — Я отведу тебя… Домой.
Бетани Хоук умирала. Её сочли мёртвой пару часов назад и оставили на камнях Глубинных Троп, только и успев прикрыть плащом. Лучше бы похоронили, отмечала ещё способная думать часть её сознания, это ускорило бы дело. Смерть кружила рядом, жгучая, горькая, только и ждущая момента — и Бетани не стала бы сопротивляться, Бетани только и удивлялась, почему та медлит. Её смерть была высокой — настолько-то девушка ещё видела, — тёплой и осторожной, и Бетани чувствовала, как руки смерти скользят по её волосам, и слышала, как бьётся сердце смерти, как бежит по венам тяжёлая тёмная кровь. Как звучит в её сознании голос смерти — как песня, как колыбельная. Когда Бетани открыла глаза, она была не в Тени, как ожидала. Где — и сама бы не поняла. Но её смерть была где-то рядом. Не страшная, больше не чужая. Такая же, как и она. Живая.