— Ты порезалась. И сам Карвер верит в это, отчаянно, стиснув зубы — верит. «Малефикары проклятые» — они другие, измождённые от бдений над мрачными фолиантами, с нездоровым блеском глаз, злобными ухмылками и запахом демонической лимфы. От Мерриль пахнет дикими травами. Шрамы на её запястьях кажутся толще хрупких рук. Однажды она подарила Карверу венок из одуванчиков, ромашек и диких ирисов. Когда он прикасается к ней, она смущается так, что краснеют даже татуировки. — Ты… Порезалась. «Просто порезалась! Андрасте пожалуйста, она просто…» — О нет, Карвер. Я пыталась вызвать демона, чтобы помог с Элувианом… Карвер вздыхает. Карверу хочется встряхнуть Мерриль за шкирку. Углядеть наконец-то безумный блеск или ухмылку чудовища. От неё по-прежнему пахнет дикими травами. — Я позову Хоука, чтобы вылечил.
Так жить — сложно, но возможно. Карвер повторяет одну и ту же фразу по нескольку раз в день, как мантру, но легче не становится. Моменты, когда рядом никого нет, кажутся самыми блаженными. Наедине с собой всегда легче притвориться, что будущее будет безоблачным. Но, когда в поле его зрения появляется она… все катится под откос. Она такая… несуразная. Огромные глаза, с детским интересом взирающие на мир, тонкие изломы фигуры, длинные бледные пальцы, похожие на веточки деревьев. Непонятно, почему каждый раз внутри Карвера происходит маленький локальный взрыв при одном взгляде на это странное существо. Когда она так нежно улыбается, ему хочется удавиться. Она — магесса крови, а он, храмовник, влюбился в неё как несмышлёныш. Он поддался её очарованию и не может натравить на опасную эльфийку отряд товарищей. Не после случайных прикосновений тёплой кожи к его грубым ладоням. Не после доверчивого взгляда зелёных глаз. Никогда. Он не может предать её.
Вечера, когда госпожа просила её подняться в спальню и немного поиграть на лютне, были для Ораны чем-то вроде маленьких праздников. Эльфийка с самого детства забывалась в сетях музыки; ей нравилось перебирать пальцами струны. К тому же монна Хоук, в отличие от госпожи Адрианы, всегда слушала её внимательно, с явным удовольствием, и петь для неё было приятно вдвойне… — Красивый мотив. О чём эта песня? Вопрос застал Орану врасплох. Обычно монна не спрашивала о переводе. — Это древнетевинтерская баллада о любви, моя госпожа. Про девушку, которая влюбилась в отважного воина, а он… — Эльфийка запнулась, уже жалея, что выбрала эту мелодию. — Ему была милее свобода. Девушка прождала его всю жизнь, но воин к ней не вернулся… — Любовь, значит? — Между чёрными бровями залегла тонкая морщинка. — Неразделённая? Гадость… Cпой что-нибудь другое, пожалуйста. Орана знала, почему глаза её госпожи подёрнулись грустью, и очень хотела бы её утешить. Вот только эльфийка понятия не имела — как… — Я могу спеть «Падение Арталана», — не зная, что ещё сказать, она схватилась за первую всплывшую в памяти балладу. — Это не о любви. — А там убивают хотя бы одного эльфа? — пробормотала монна — и тут же улыбнулась виновато: — То есть… Извини, Орана. — Там убили множество эльфов, моя госпожа. Но песня не об этом… URL комментария
У Мередит был очередной тяжёлый день. Этот выскочка Хоук опять фигурировал почти во всех отчётах, и не на все рыцарь могла закрыть глаза. Но чтобы и дальше пользоваться поддержкой хоть какой-то части знати, она не должна была идти против Защитника. А под конец приёмного дня заявился ещё и этот мерзостный эльф, смевший носить за спиной посох Казимиры. Очередные претензии, очередные обвинения — ничего нового. Со злости смахнув аккуратные стопки бумаг со стола, Мередит быстрым шагом вышла из своей приёмной и направилась к уютному дворику в конце коридора. Её усмирённая приберёт все бумаги, это не её забота… — О, что же рыцарь-коммандор делает здесь в такой поздний час? — едва присев на скамью, Мередит резко встала и оглянулась. В противоположном конце дворика на скамье восседала женщина, облачённая в странные одеяния, а её причёска из седых волос напоминала рога. — Кто вы и что вам здесь нужно? Я требую… — Мередит прервали на полуслове. — Мы есть те, кто мы есть и это никогда не изменится. Но это не важно, — странная женщина подошла на несколько шагов. — А важно… Кто в Киркволле всех милее, всех румяней и белее?..
***
— Вранье! Ты будешь мне рассказывать правду, дворф, или мне начать применять силу?! — Да ладно, Искатель. Согласись, это была бы самая интересная встреча в истории!..
Гаррет наблюдал за Андерсом прищуренным взглядом конченного параноика. Нет, он конечно понимал что для друга ничего не жалко, но совесть то нужно иметь! Хоть в зачаточной стадии! Мало того что Андерс использовал Хоука как источник непрекращающегося потока денег, используя их для своих дебильных манифестов, так он ещё и переселился в имение Гаррета! Всё можно понять, но как маг мог разгуливать по особняку в старой, пропахшей Клоакой, читай фекалиями, одежде? Не дано было принять ванну? Но большее подозрение у Гаррета вызывали порезы на своём теле. Заснул с целой шкурой, а проснулся с белёсыми шрамами на запястьях… Нужно сообщить об Андерсе Мередит. URL комментария
Хоук не любил мужчин… Точнее, Хоук не испытывал к мужчинам сексуального влечения, ему нравились женские тела, мягкие, податливые, с манящими округлостями, так и просившими приложить к ним руки, потискать, помять. Однако Хоуку нравился Андерс, как друг, не более. Жаль, что маг не разделял дружественных чувств, так и норовя перескочить за их грань. И однажды это вылилось в неизбежное «нет», а потом в «Ну почему я был так резок с ним», привёдшее в результате к поискам этой трижды клятой селитры из чувства вины перед чародеем и желания хоть что-то для него сделать. С тех пор Хоук ненавидит драконов, кошек и молоко… URL комментария
Своё отражение можно разглядеть в глади пруда или на донышке начищенной посуды. Но совсем другое дело — видеть его в зеркале: в зеркала на резных ручках смотрятся красивые знатные дамы, разъезжающие в каретах, запряжённых белыми, как морская пена, лошадьми. Гладь пруда или блестящая медь показывают лишь настоящее: лицо в царапинах, разбитую губу, всклокоченные спутанные волосы, жёсткие, как проволока. В зеркале же, если приглядеться, можно увидеть будущее: с глубоким вырезом бархатное платье, длинную шею, унизанную драгоценными нитями бус, янтарные с поволокой глаза и подрумяненные щёки. Морриган смотрит на своё отражение и почти слышит звон каблучков, порхающих по мраморному полу танцевальной залы, и нежные звуки лютен. — А что видишь ты, матушка? — Магию, с которой совладать не в силах ни смертные, ни боги, — отвечает Флемет, и сложно понять, чего в её голосе больше: досады, сожаления или гнева. — Иллюзию. Ложные надежды. Пустые обещания. Магия ложных надежд умирает вместе с разбитым зеркалом, и смолкают лютни. Вечером, когда мать ненадолго уходит, Морриган тайком смотрится в дно начищенной кастрюли, пытаясь разглядеть хотя бы тень былого волшебства, но с медной поверхности на неё глядит желтоглазая ведьма с надменно поджатыми губами и холодным взглядом.
м!Хоук-маг-крови/Фенрис. "Едва ли можно было преодолеть это несовпадение: если б не весь мир, вдруг сошедший с ума, они, наверное, не бросились бы так друг к другу."(с)
Вокруг царил полный хаос, в толпе паникующих людей метались демоны и одержимые, а их беззащитная добыча не могла ничего им противопоставить. Только умирать. — Магия, — презрительно фыркнул Фенрис справа. — Мередит была слишком мягка. Хоук не слушал своего любовника, продолжая потрясённо созерцать побоище на площади. В себя маг пришёл только увидев как седая, но моложавая женщина упала, убегая от одержимого, а в следующее мгновение уже пыталась зажать лезущие из распоротого живота кишки. — Маги зло, даже ты. Наверное, я тоже безумен, раз полюбил тебя. Но это притяжение… Он маг, он мог дать шанс этим людям спастись! Но не осталось не капли маны, ни пылинки лириума, а вот потеря крови уже была критической. — Притяжение… — повторил Гаррет, краем глаза заметив мягкое сияние лириумных татурировк. И с размаху всадил острый конец посоха Фенрису в живот, проворачивая в ране и чувствуя как в тело хлынула бушующая сила магии.
Мередит почти проткнула его мечом. Лириумного эльфа никто никогда не мог перехватить, оказаться быстрее — кроме такой же напоенной поющей отравой, женщины. Она закричала — «Всякому из вас уготована такая судьба», на что Хоук показал неприличный жест и спрятал Фенриса магическим щитом. Иронию хоть откачивай насосом, конечно. А потом зашевелились статуи. Огромные бронзовые статуи, они разгибали тысячелетние суставы, вращались и пучили тупые желтые глаза. — Твою мать, — выругался Хоук. Мана у него закончилась. — Фенрис, одолжишь щепотку отравы? — прозвучало насмешливо, отчего Фенрис зашипел, выскальзывая из-под щита, словно скользкая рыба. Хоук встряхнул его за шкирку. — Пусти, я… — рванулся Фенрис. — …не одолеешь чокнутую суку в одиночку. Нужна твоя кровь. Во всполохах меча, взрывов и отдаленного завывания раненных не время выяснять отношения. Хоук блеснул зубами-улыбкой, вильнул бы и хвостом — посох вон сойдет. Медноголовая тварь перла на них, напоминая Хоуку того самого огра. — Фенрис… Статуя занесла исполинский кулак. Фенрис резанул по вене — там, где пролегала самая яркая татуировка, глубокая и полыхающая, словно целая скважина лириума. Хоук благодарно зачерпнул его силу, оплавляя бронзовую жижу. — Ты сумасшедший, Хоук, — выплюнул Фенрис. Тот вновь рассмеялся. — Взаимно, — и послал воздушный поцелуй.
Карвера разбудило лёгкое прикосновение к плечу и медленно уезжающее покрывало. — Гар, ты такой ненасытный… — сонно пробормотал юноша. — Идиот озабоченный, — раздражённо зашипела темнота. Один раз, а этот малолетка демон знает что вообразил. — Мать мороженое сделала! Глаза Карвера распахнулись сами собой.
Светало. Миска с замёрзшим сладким молоком опустела. — Как мало… — обиженно пробормотал Хоук, жадным взглядом провожая стекающие с пальцев брата белые капли, так похожие совсем на другое. Не в силах сопротивляться искушению, Хоук наклонился и медленно провёл кончиком языка по руке Карвера. Скрипнула дверь. — Вы два дебила, я этим крыс травлю! — завопила Леандра.
— Что. Ты. Делаешь? — раздался голос брата, который Карвер узнал бы всегда. Вспыхнула свеча, освещая холодный подвал и прижимавшего к себе пустую жестяную миску младшего брата. — Ты снова не оставил мне ничего! — возмутился Гаррет. Карвер смотрел на него враждебно, пряча за сердито насупленными бровями вину. Он ничего не мог с собой поделать. Он настолько сильно любил сладость, которую готовила их мать из молока, сахара и купленных на рынке ягод, что пробирался ночью в подвал только чтобы почувствовать на языке тающую сладость угощения. И не замечал, как стремительно опустошалась миска. На этот раз он попался. — Без ложки! — укоризненный взгляд присевшего перед ним брата. Минуту Гаррет буравил его неуютным взглядом, а Карвер, пойманный на месте преступления, замер. — Вот что, — решил, наконец, Гаррет, и его брат вздрогнул, лишь крепче прижимая к себе миску. — Свою порцию я всё же получу. Цепкие пальцы схватили запястье Карвера. Гаррет поднёс ладонь брата ко рту и медленно, прикрыв глаза, провёл языком по указательному пальцу, слизывая капли угощения с кожи. — Хорошо, что ты не воспользовался ложкой, — с ухмылкой облизнулся Гаррет под ошарашенным взглядом покрасневшего Карвера. Даа, свою порцию сладости сегодня он наконец-то получит.
Исполнение №3, 246 слова, джен!Исполнение №3, 246 слова, джен! Карвер любил сладкое, Гаррет кислое. Карвер любил есть медленно, Гаррет быстро. Карвер стал храмовником, Гаррет остался отступником.
В редкие дни увольнительных Карвер засиживался с Гарретом допоздна. Напряжение, царившее в Казематах, давало много поводов для разговоров.
— Слушай… а вкусного ничего не осталось? — Сиди, сейчас сам принесу, — усмехнулся Гаррет.
Не зажигая светильников и стараясь не шуметь, Хоук быстро спустился в ледник. Через минуту он тихим недобрым словом помянул Орану, которая куда-то переставила тарелки. Махнул рукой, взял из стопки две формочки из фольги, вытряхнул в них остатки десерта из миски. Щедро плеснул сиропа на порцию Карвера, себе выдавил пол лимона.
А через полчаса он пожалел о своей лени. Заговорившийся Карвер сжал хрупкую корзиночку из фольги, она схлопнулась и растаявшее мороженое тут же заляпало всё, что можно. Кресло, нагрудник кирасы, руки… — Ну Карвер, аккуратнее! — в сердцах сказал Гаррет. — Прости, — без тени сожаления ответил Карвер, облизывая пальцы. — Ты хоть руки мыл? Карвер задумчиво посмотрел на испачканную белой пенкой руку, провёл кончиком языка по ребру ладони. — Мыл. — И попробовал слизнуть струйку десерта, норовящую стечь по запястью вниз. — Тебе салфетку дать, дятел? — осведомился Гаррет, начиная хихикать. — Мммммм, — промычал младший, что, очевидно, означало «и так справлюсь».
— А что ты так смеялся? — спросил Карвер, стирая с губ остатки мороженного. — Да так, — снова хохотнул Гаррет. — Подумалось, что если бы ты так «поел» мороженое на глазах Изабеллы, она бы тебя соблазнила. И что-то мне подсказывает, что даже без твоего согласия.
Её дыхание обжигает, а в глазах пляшут ведьмовские огоньки. Она толкает его в грудь, опрокидывая на землю, и через секунду нависает над ним… Алистер резко просыпается, что-то судорожно бормочет, поворачивается на другой бок и вновь засыпает. «Вот ты меня уважаешь? Нет, ну куда ты пошёл, а? Ты скажи сначала, ты меня уважаешь?» — гном наваливается всем весом на него, обдавая удушающим перегаром… Снова беспокойное ёрзанье и попытка уснуть. «Эй, Ал, я видел, как этот чёртов мабари закапывал в землю твой меч» — проклятому эльфу конечно же совершенно не жалко. Алистер резко садится и со стоном откидывается назад. — Что-то случилось? Алистер, потирая переносицу, смотрит на Амелла, который даже в полусонном состоянии умудряется быть сочувственно-насмешливым. — Ничего, — наконец отвечает он. — Я просто соскучился по снам с Архидемоном.
— ААА!!! — резонно заметил Алистер, уворачиваясь от пролетающего мимо слюнявого мабари. Сурана иронично изогнула брови и сложила руки на груди. — И так всегда? — серьёзно спросила магичка. Алистер всплеснул руками: Ты ещё не видела, что дальше будет! Ох, Создатель, береги свои уши… Слюнявый мабари растворился в воздухе и из той части Тени из которой он возник, придерживая друг друга за плечи возникли эльф и гном, дурными голосами распевающие пошлые песенки. Алистер покраснел до ушей, Сурана фыркнула: — В этом-то что такого? — А ты смотри! Зевран и Огрен переглянулись, добравшись до Тейрина и с наглыми рожами поинтересовались в один голос: — А ты лизал кувалды на морозе? Алистер стал пунцовым. Образы пьяной двоицы исчезли, Сурана хихикнула: — Кувалды? Дальше пришла очередь Лелианы и Винн, эти две особы возникли, заплетая друг другу косички и разговаривая о розовых бутонах. Их кошмарного вклада в сон напарника Сурана не уловила, но сделала сочувствующее лицо. Алистер молчал пока не возникла финальная сцена кошмара — в воздухе возник Архидемон, спустился на землю, сложил крылья и завилял хвостиком. Откуда ни возьмись, появился Стэн с подносом печенья. Великан стал кормить дракона, с жуткой отеческой заботой. Сурана помассировала себе виски. — Это всё? — Да… — растерянно кивнул Алистер. — Отлично, я постараюсь сварить какое-нибудь зелье, — эльфийка уже собралась покидать сон, как вдруг прищурилась. — а я и Морриган тебе не снимся? — Н-нет… — уверенно помахал головой Тейрин. Магесса долго смотрела на него, затем пожала плечами, и исчезла. Как раз вовремя, потому как из воздуха уже начали появляться главные гостьи вечера — она сама и Ведьма из Диких Земель, в весьма и весьма компрометирующих одеяниях. — Ну, что приступим, Алистер, милый? — нараспев поинтересовалась Морриган. Сурана искушающе улыбнулась. — Возможно… стоило и потерпеть… — самому себе тихо предложил Тейрин, отстёгивая ремешки нагрудника.
В доме пусто. Холод, тени по углам, кажется, будто кто-то шепчется за спиной, и скребётся за старым шкафом... Варрик оборачивается. Никого. Он не просто один. С ним не только нет ни Хоук, ни её товарищей...он совсем один. В огромном старом доме никого нет. А точнее, никого не осталось.Он аккуратно укладывает Бьянку на изъеденную молью кровать, садиться рядом. Плечи сами собой опускаются и он непроизвольно жмуриться. Вот тут, на полу, всего два дня назад лежал ничком его родной брат с болтом в сердце. А теперь пусто. Никого. Странно. Никакого удовлетворения. В ушах с приливами крови бьются слова Хоук - "Он твой брат! Не смей убивать его." Она была права, когда пыталась становить? Он был прав, когда выставил её за дверь? Есть ли правильный финал в этой истории?... Ничего... С Хоук ничего не произошло, она не обиделась. А вот ему почему-то больно и страшно. Тёмный след на полу остаётся перед глазами даже после того, как он смеживает веки. Он уже не уверен в том, что способен вот так спокойно это пережить. Звонкие слова женщины бьют его по лицу, заставляя прикрыться руками. Бартранд смотрит на него, глазами полными раскаяния и какого-то тайного понимания. "Помоги мне...я больше не слышу песню" - говорит он в последние минуты. Пусто. Никого. Холодно. Кажется кто-то шепчет в темноте, в тенях и за старым шкафом...Кто-то сладко просит и шепчет... Кто-то сладко запевает...
Морриган/Лелиана, Ни жесткая и циничная Морриган, ни нежная и сострадательная Лелиана не могут понять, как получилось так, что однажды они оказались в одной постели. Особые условия: обоснуй, но не "пьяные забавы", не юмор, рейтинг желателен. Лелиану привлекает холодность Морриган; Морриган должна не раз (и довольно грубо) подчеркнуть, что ее не интересуют женщины.
Морриган не была избалованной женщиной, но определённый комфорт любила и ценила. Поэтому теснота, неприятный запах пота и душная жара заставили её недовольно поморщиться. И лишь проснувшись окончательно, ведьма поняла, что её встревожило. Чужой запах пота! Двигаясь медленно и плавно, почти со звериной грацией, она выбралась из под одеяла и распахнула полог палатки.
Тихий и сонный лагерь превратился в мини-репитицию сражения с Архидемоном в одно мгновение. — Что эта дрянь забыла в моей палатке?! — Голосила колдунья, оскорблённо тыкая пальцем в оплавленный камень и груду обгоревших костей на месте преступления. Искры магия на пальцах намекали, что это может быть не единственная жертва. — О прекрасная, не гневайся! — развёл руками проклятый антиванец. — Наш страж вчера замёрз, и я одолжил для него одеяла у милосердной сестры. Кто же знал, что песнь Света не согреет ночью в Морозных горах?
Совсем скоро уже будет решающая битва, только это Лелиана знает точно. Она не знает, какой идёт месяц и день, время застывает. Продымлённые облака плывут по небу — ну когда же, когда же закончится Мор? Всё забывается, и она от усталости валится с ног. Только в снах всплывает страшное и тяжёлое, и тогда она просыпает и лежит неподвижно, слушая, как бьётся сердце. Затаившись в разворошённой постели, она ждёт не разговоров полуночных у костра, а чужих шагов и вторжения. Лук лежит у изголовья. В одну из бессонных ночей к ней приходит Морриган и замирает у входа, не решаясь войти — если бы не весь мир, вдруг сошедший с ума, она и шагу бы не сделала в сторону Лелианы. Барда мастерство пробудило в ней не страсть, а любопытство страшнее страсти – верно, сирены морские так же легко ткали золотистую лесть. Едва ли в объятьях ведьмы излечится страх, нельзя преодолеть несовпадение. Одеяло укрывает их легче военного флага, и Морриган всё сыплет насмешками, как деревянными стрелами. За стеной иронии скрывается потаённый страх — ведьма болотная никогда не думала о женщинах, за злой магией видя лишь два образа, поражённых скверной. Постельное приключение манило её – в романах старых всё заканчивалось либо весельем, либо лихорадкой, но никогда родами и браком. И Лелиана без слов обещает ей свободу, целуя сухой рот. — Морриган, знаешь, я спасу тебя, если что-то случится, — говорит она после, не сомневаясь, что сможет её уберечь. Лелиана снова забывает, как металась по красным улицам, ожидая заката.
Видя, как Лелиана заплетает косы юной эльфийке-Стражу, бесконечными касаниями гребешка распутывая рыжеватые кудри, Морриган фыркает. Видя, как Лелиана учит тощую эльфинажку правильно наносить макияж, нежно касаясь скуластого личика кончиками пальцев — она кривится. Негоже женщине другой дарить такие ласки. Видя, как Лелиана весь вечер утешает раненую эльфийку, баюкая в её руках и целуя, как собственного ребёнка, она понимает, что завидует.
Табрис нет третий день. Ушла на Тропы, взяв с собой второго Стража, гнома и голема. Комната, где они находятся – тесна, от присутствия бардессы никуда не деться. Даже закрыв глаза, чуешь заломленные в беспокойстве руки и волнение.
В сотый раз встретившись с ней взглядом, Морриган говорит. — Ты мне не нравишься. Быть с женщиной — глупо, у этого союза нет плодов.
Никто не знал, что Варрик настолько любит эффектность, что не повременит даже пролить кровь ради этого. Но все знали, что убивать без веской причины гном не станет. Неоднократно ему предлагали работать на сообщество, но ведь принципы тоже часть эффектного амплуа? Дворф ловко всадил стрелу из Бьянки в стену, пригвоздив незадачливого паренька. Варрик был уверен, что две пары «нужных» глаз неотрывно смотрят на него. Вернув украденное и «проучив» незадачливого вора Варрик выиграл, заполучив расположение сразу двух Хоуков...
***
Дверь в комнату Варрика в Висельнике жалобно скрипнула, и на пороге показался тот самый рыжеволосый мальчишка. — О, а вот и герой сегодняшнего дня! — Широко раскинув руки, с лёгкой иронией произнёс дворф. — Кто бы говорил, мессир Тетрас. — Парень чуть расслабленно выдохнул. — Я пришёл за обещанным. И сообщество вновь предлагает Вам сотрудничество. — Рыжик почти по инерции схватил небольшой мешочек с оплатой его работы. — Передай сообществу, что я всё ещё не заинтересован в сотрудничестве, — немного подумав, дворф добавил, — И тебе бы стоило сменить профессию. Другой на моём месте заставил бы тебя корчиться от боли или вовсе убил бы. — Варрик редко был так серьёзен. Буркнув «подумаю», рыжик озадаченным покинул комнату, оставляя заказчика кражи в одиночестве...
— Хей, рыженький, не светился бы ты здесь, Хоук не должна тебя видеть. Она дамочка решительная, пострижёт нас на ленточки, если о чём догадается, Мииран её хорошо натаскал. Что? Ах ты шельмец. Взрезал мой кошель, пока я стрелу из стены доставал, нагрел меня на два золотых и ещё требуешь награды? Что, думал, не замечу? Гном подтягивает поближе пивную кружку и добродушно усмехается в пенную шапку. — Нет, рыжик, у тебя ловкие пальцы, но Варрик Тетрас и не такие фокусы видал. По-хорошему ты мне ещё и сдачи должен, я-то тебя за один нанимал. Ну да что уж теперь, садись, не заставляй меня задирать голову. Вечно вас, людей, в длину тянет — и как вы ходите, не пойму, небось, и ног своих не видно с такой высоты-то. Садись, садись, парень, угощу тебя выпивкой, с Хоук ты меня таки свёл, так что заслужил. Нора, девочка моя, принеси-ка нам ещё кружечку. И вот что, тот золотой можешь считать авансом — передашь повыше, что через пару дней мне может понадобиться заглянуть в Клоаку. И очень бы не хотелось столкнуться с недружелюбными представителями нашего сообщества. Пусть попридержат парней. Когда через полчаса в «Висельнике» кто-то орёт, что его обчистили, и начинается пьяная драка, гном одобрительно фыркает в кружку и двигает стол поближе к стене, чтобы ничто не мешало ему наслаждаться зрелищем.
— Чем вы занимаетесь?! О, да... Я знал, что стоит только мне уйти и вы снова займётесь этим... Да ещё и в моей... в нашей спальне! Имей ввиду, я знаю, что Справедливость тут на этот раз не причём, — мрачный, как туча, Хоук пытался испепелить взглядом неловко возящуюся на кровати парочку. Целитель ответил не менее тяжёлым взглядом, в котором проступали отчаянье и решимость. — А ты? Да-да, ты! Как ты можешь брать это в рот? — голос Защитника стал, кажется, выше на октаву от возмущения. — Значит, моя мантия для тебя — «это», — почти избавившийся от чужого веса Андерс сделал непростительную ошибку: фразу он прошипел. Второму виновнику недовольства Защитника такие интонации в чужом голосе только прибавили, потухшего было при появлении хозяина, энтузиазма. «Пахнет котом. Шипит, как кот. Да и мурлычет под руками хозяина... наглец! Значит это и есть кот!» — примерно так рассуждал мабари, пытаясь восстановить справедливость и вернуть себе законное место на постели хозяина, как следует потрепав для этого нахального представителя кошачьих, маскировавшегося под человека. Хоук тихо выматерился, понял, что развлекаться пёс будет ещё долго, делая вид, что временно оглох. Защитник вышел из спальни, громко хлопнув дверью, решая по дороге вниз, что будет лучше — холодная вода или перец в нос. Мысли о блондине с «перчинкой» приятно будоражили сознание. А мозг, уставший после общения с рыцарем-командором, отказывался предлагать другие варианты того, что могло бы перебить ненавистный псу кошачий запах.
— Твой пёс опять на меня скалится. Хоуку остаётся только вздохнуть. Малыш — почти трехфутовый в холке мабари, завидев Андерса, щетинит короткую шерсть загривка, обнажает клыки до розовых дёсен. Хоук пытался воспитывать — «Малыш, это свой, друг», пытался ругать — «фу, плохая собака». Пёс поджимает хвост, виноватый перед хозяином, но на Андерса всё равно скалится, рычит из-за угла. — Наверное, потому что от тебя кошками пахнет... Как твою новую любимицу зовут? Леди Полосатка? — Полоска, — машинально поправляет Андерс, и кривится. — Так что ж, мне её теперь не кормить? Выгнать? Только потому что твой пёс... — Ну прости, — Хоук ухмыляется, треплет Андерса по волосам, почти тем же жестом, каким гладит мабари. — Я попробую с ним договориться. Малыш лежит рядом с полуоткрытой дверью; часто и тяжело дышит, высунув язык, нервно перебирает задними лапами, точно пытаясь убежать. Хозяин глупый, думает Малыш, дело не в кошках. Малыш воспитанный. Малыш отучился гонять лотерингских кошек ещё в полгода. От «друга» пахнет чем-то холодным, чужим и ядовитым, так пахнут остывшие мертвецы, так пахли отравленные земли, откуда они когда-то убегали. Хозяин ничего не замечает. Малыш боится этого пахнущего мертвецом человека — а больше всего, что однажды человек-с-холодом-внутри сделает с хозяином что-то ужасное... и Малыш не успеет защитить.
Он знал: Морриган уйдет — она честно предупредила его, и даже неожиданное для ведьмы чувство не смогло изменить её решения. Но надежда не слышит глас разума. Маг пошевелил кончиком посоха костер, вызвав целый рой искр.
Мысль о том, что где-то там его любовь... во тьме и опасности... грызла мага, словно очень упорная крыса ножку дубового стола в библиотеке башни. Стол остался трехногим. Себе такого Герой Ферелдена и будущий отец не желал.
— Я найду тебя, клянусь! — шептал мужчина, поглаживая подаренное колдуньей кольцо. А потом убьет эту тварь, что стащила вексель на десять тысяч золотых, потребованный магом в награду у Его Величества!
Тёмный ритуал состоял не только из потушенной свечи. В ту ночь Амелл был на удивление нежным. Никаких укусов, царапин, засосов - он касался Морриган с таким трепетом, будто она лириум для храмовника. Глупо, правда, но грубый, самовлюблённый юнец впервые был таким. После он обводил её грудь, пупок, целовал в живот. Морриган давно не было так неловко, и она встаёт. "Ещё не всё" Зелья, мази. Первое было горько-острым и после него Амелл пытался не чувствовать их вкус. Трещат поленья в камине. Ведьма сидит напротив, как и он, на ковре и тщательно сверяет количество трав, изготавливает мази "на-сейчас и на-завтра". На некоторые склянки сама Морриган смотрит с подозрением, но переступая отвращение, выпивают их вместе. Несколькими этажами ниже напиваются вином солдаты пред славной битвой. После берёт мазь. Нагая, с расплетёнными волосами, наносит на живот грязно-бурого цвета смесь. Замечает внимательный взгляд Амелла и измазывает ему нос. Запах мёртвых пауков тот час бьёт обоняние, но Амелл смеётся. Морриган улыбается.
— Я найду тебя. Клянусь. Прикасается к её бедру. — Идиот, — беззлобно.
«Я не отпущу тебя», – беззвучно шепчет Амелл, целуя тонкие запястья Морриган. «Я обязательно найду тебя», – он вплетает свои обещания в густую сеть её заклятий. Если она и слышит, то не подаёт вида. Морриган роняет голову ему на плечо и закрывает глаза. Не скрывая, что ритуал отнял у неё почти все силы. В первый раз. В последний раз. Она исчезает на рассвете, оставляя его наедине с битвой и дурацкими обещаниями.
Гладь зеркала дрожит под рукой Морриган, и она говорит: – Я не люблю тебя. – Я знаю, – улыбается Амелл. – Но я не отпущу тебя одну. Гладь зеркала под их руками плавится бездонной чернотой.
«Я без ума от тебя», — думает Амелл, когда дарит ей купленное в Орзаммаре зеркало, покупал украшения. Букеты Морриган не любила, она не понимала обычая обрывать цветы для минутной радости.
«Я всегда буду тебя защищать», — мысленно твердит Амелл, вызывая перед глазами лицо Морриган, пока Флемет расправляла мощные крылья, сотрясая воздух раскатистым рёвом.
«Я найду тебя», — без конца повторяет Амелл в темноте их комнаты, окутанной запахами трав, пока Морриган лишь вздыхает – как-то печально, словно сомневается.
«Ты нужна мне», — Амелл, почти отчаявшись, сжимает в руках кольцо желтоглазой отступницы.
И когда Ариана говорит: «как же ты от неё зависим»…
Изабелла/Ж!Хоук, Изабелла признается, что мужчины всегда были для нее крепким дружеским плечом и трахом на одну ночь, в то время как женщины... несмотря на чувства, Изабелла сбегает.
Хоук — опора, защита, камень. Она скала держащая на своих плечах их разношёрстную компанию и добрую половину Киркволла. Абсолютная доброта и абсолютная справедливость в одном лице. — Ты тянешь меня ко дну... — Что? В серых глазах недоумение и обида которая не исчезает даже когда смуглые пальцы ривейни скользят сквозь светлые пряди. Изабела знает что вначале ей будет больно, но затем она поймёт и простит как делала это уже сотни раз. Её Мариан не умеет иначе. — Пойми, я — ветер. Мне нужны паруса, скрип снастей, пена волн и свобода. — Я... Я накоплю тебе на корабль, обещаю! Самый лучший, как... Изабела отрицательно качает головой прижимая тыльную сторону ладони к губам Защитницы. Дело не в деньгах и даже не в проклятом артефакте, просто с каждым новым днём она все больше и больше прогибается под Хоук, меняется, становится лучше. Превращается в то что так ненавидит — сухопутную крысу. — Отпусти меня. Пожалуйста. Мариан молчит и смотрит на ривейни взглядом раненой галлы. Мольба, боль, страх — идеальное отражение её собственной бури. Ещё самую малость и она будет готова сдаться, обменивая свободу на крепкие объятия сильных рук. — Уходи. Изабела не смеет возражать и не смеет оглядываться.
— И когда я увидел тебя таким... такой, какой ты стала из-за несчастного случая с чарами Орсино, я понял, что на самом деле все это время я подсознательно пытался скрывать за маской насмешливости свои истинные чувства. Только теперь, когда ты предо мною, столь нежная и манящая, я готов честно сказать — за броней моего цинизма прячется горячее любящее сердце, ранимое и трепетное... Не отвергай его столь поспешно, молю тебя. И позволь прикоснуться к тебе губами, прекраснейшая. — А теперь, одержимый, ты оторвёшь свой наглый взгляд от моей груди и повторишь все это ещё раз, но уже, глядя мне в глаза. Понял?
— Хоук, я влюбился. Авелин с Хоуком застыли, не веря своим ушам. Переглянулись. — Нет, ну, это хорошо, — начала Авелин. — И кто же она? — Маг. Я встретил её на площади, она стояла у стены, такая одинокая, в её глазах светилась печаль. Но я не посмел подойти. Высокая стройная блондинка. Мантия у нее, конечно, как у этого одержимого, меня передёрнуло сперва, а потом понял, что мантия — это же тряпки и они снимаются. Они вышли на улицу. Авелин глубоко вздохнула: — Хоук, как думаешь, нам стоит ему сказать, что Андерс сменил пол в результате неудачного эксперимента по избавлению от Справедливости?
— Первый чародей, вы что-то смыслите в магии крови? Вызванному посреди ночи в кабинет Рыцаря Командора Орсино хочется ущипнуть себя дабы убедится в том что перед ним не демон затеявший очередную игру. Методы Мередит конечно иногда сложно назвать традиционными, но спрашивать главу Круга вот так, в лицо... — Хоук. В голосе женщины слышна неподдельная усталость. Покосившись на ровную стопку бумаг на столе, эльф начинает понимать в чем дело. Копии докладов ему доставили за несколько минут до отбоя, и как водится, маг решил оставить рутинное чтение до утра. Мередит была более исполнительной. — Защитника подозревают в использовании магии крови? Мысленно Орсино ликует. Несмотря на все патрули и ужесточенные меры, такие как Гаррет все равно выживают, руша установившийся сонный баланс. — Нет, я просто грешным делом думаю, что проще ему промыть мозги, чем договорится. — Вам срочно нужно в отпуск, Мередит. Рыцарь Командор не отвечает, опускаясь в кресло и прижимая пальцы к вискам. Опять мигрени, не иначе. Эльф укоризненно качает головой. — А ещё вы опять не пьёте настойку, которую я вам прописал. До камина — три шага, подкинуть дров и высыпать в котелок над огнём сухие травы. Эта ночь явно будет долгой. — Давайте подумаем, чем его занять.
Мередит отчётливо осознает, что они с Орсино могли бы и дальше сохранять баланс между магами и храмовниками, но появление такой фигуры, как Защитник, не может не повлиять на ход вещей — и это понимают все. А тот факт, что Защитник является отступником и явно магом крови (Мередит уверена в этом), создаёт значительный перевес, и вовсе не в сторону храмовников. У Орсино просто нет выбора — только действовать — иначе обвинят в пристрастности. «Если бы избавиться от Защитника, — думает Мередит, провожая взглядом Первого чародея, — мы бы договорились между собой.» Но Защитнику суждено играть свою роль, и у Рыцаря-Командора не остаётся иного пути, как искать помощи у сил, которые единственно (как ей кажется) могут помочь вернуть прежнее влияние. И Мередит открывает сознание, отдавая себя во власть слепящей песни лириумного идола.
Хоук, Андерс, через несколько лет после событий в Киркволе к Хоуку приходит не совсем мертвый Андерс. (Хотя Хоук его убил). Хоррор или юмор, можно то и то.
— Ты? Я же... — Тебя убил, знаю-знаю, слышал уже неоднократно, причём ото всех. Ну почему вы все настолько предсказуемы? — Андерс пожал плечами. — Я же песня. — Что-о? — Хоук растерялся. — Нашу песню не задушишь, не убьёшь, — улыбаясь, продекламировал маг, медленно подступая к кровати. — А вот тебя, дорогой Защитник... Хоук подскочил на постели с громким воплем. Сердце колотилось, как бешеное. Он уже пожалел, что убил мага — надо было выкинуть прочь. Но кто же знал... — Что, кошмары замучили? — сочувственно осведомился знакомый голос, так привычно растягивающий слова. — Может, тебя немного полечить, Хоук? Я умею, ты же знаешь. «Только не это...»
— Ты… — Ну, я, — хмуро отзывается Андерс. — Я же... — Да кто ж так убивает? — неожиданно вскидывается целитель. — Хоук, у тебя что, руки только под посох заточены? Я тебя чему учил? Почки находятся дальше от позвоночника! — Андерс, ты мёртвый. Я вонзил нож тебе в спину и проверил пульс, — Гаррет очень хочет проснуться, но третий день ноющее плечо, когда-то раздроблённое взбесившейся Мередит и даже спустя несколько лет отзывающееся на малейшую перемену погоды, убеждает его в том, что он и так не спит. Во сне ему никогда не бывало так больно... Физически, во всяком случае. — И где ты его проверял? В ухе? — раздражённо осведомляется Андерс, интонации его голоса совсем незнакомы. При жизни отступник никогда не был так резок... Кроме тех моментов, когда на поверхность вылезал Справедливость. Хоук присмотрелся, но синего свечения не было, нигде, даже в глазах. — Я же целитель! Очень хороший целитель... Гаррет чувствует, как измученный разум — маги, храмовники, сгоревший почти подчистую город, мародёры, взбесившиеся аристократы, депеши из Вал Руайо, как только Думар умудрялся много лет всё это выдерживать! — потихоньку затапливает тихое, убаюкивающее безумие и чуть слышно просит: — Андерс, у меня плечо болит... С полсекунды в полумраке гостиной висит оглушающая тишина, потом лицо отступника покрывают светящиеся трещины, а в голосе становятся слышны привычные заботливо-ворчливые нотки: — Иди сюда, горе ты моё...
м!Хоук/Андерс, Справедливость. "Хоук, тебе не кажется, что это жестоко - тыкать этим в живого человека?" (в какой-нибудь ... критический момент). Юмор и стёб.
— Хоук, тебе не кажется, что это жестоко — тыкать этим в живого человека? — Андерс говорил не громко, боясь лишний раз не то что пошевелиться — сглотнуть. — А что, предлагаешь мне тыкать этим в мёртвого? А ты, оказывается, извращенец ещё хуже, чем я думал, — хриплым голосом проворковал воин, хотя выражение лица было противоположно интонациям. — Оставь его, это бесполезно, — лениво потянулся Фенрис, смотря без сочувствия, скорее с лёгким интересом. Ссоры любовников из-за Справедливости всегда были как минимум забавны и непредсказуемы. Особенно когда дух не вовремя перехватывал власть над телом, в совершенно неожиданный для Защитника момент. — Да-да, это не я, — выдал свою коронную фразу целитель, стараясь не смотреть вниз, ощущений и так хватало. — Гаррет, может ты всё-таки уберёшь свой меч от моего горла? Хоук застонал, опустил двуручник, понимая, что это и правда бесполезно...
— Ты не знаешь, куда можно деть десять людей, предположим, живых? — задумчивый вопрос Хоука прозвучал в тишине комнаты неожиданно, словно гром с ясного неба. И тут же сменился долгим шипением и приглушенным матом. Защитник Киркволла воочию увидел небо сперва в мелкую алмазную крошку, потом в зеленую решеточку, а потом и подавил желание пристукнуть одного не в меру нервного сенешаля, отличающегося на редкость странными реакциями на безобидные вопросы. — Прости, — Бран виновато и в то же время ехидно улыбнулся, скрещивая руки на груди. – Я обычно остро реагирую на подобные вопросы. Особенно, когда занят… И особенно, когда пытаюсь сделать тебе минет.
Хоук жадно пожирал взглядом самую прекрасную на свете картину — раскинувшийся под ним Бран, такой обычно гордый и надменный, сейчас полностью открытый, все еще распалённый после их любовной игры, уязвимый, беззащитный, по-юношески тонкая шея так и манит впиться в нее поцелуем, оставляя метку «моё». — О чем ты думаешь? — Хоуку было интересно, что может быть в голове у сенешаля, еще недавно в голос кричавшего от страсти, а сейчас лежащего с совершенно отрешённым видом. Нет, ну не проблемы ж Киркволла он решает в момент, когда еще сбитое дыхание не восстановил полностью? — Ты не знаешь, куда можно деть десять людей, предположим, живых?
За широким шагом Мередит Орсино поспевает с трудом. Сам виноват что напросился в экскурсоводы — со дня её последнего визита в казематах мало что изменилось, а значит о том чтобы заблудиться не может быть и речи. Но Первому Чародею угодно продолжать свою игру, и Рыцарь Командор не возражает. — Вот здесь у нас учебные комнаты для младших... Сквозь приоткрытую дверь видно несколько общих столов, доску с ровной вязью букв и склонённую спину учительницы. — Не возражаете? Эльф послушно кивает, понимая что вопрос всего лишь формальность, и вежливо пропускает женщину вперёд. От характерного звона металла несколько детей заметно вздрагивают, а их воспитательница оборачивается, встречая взгляд Мередит удивлённо расширенными карими глазами. — Продолжайте. Первый Чародей ободряюще улыбается девушке, и она заметно расслабляется. Рыцарю Командору кажется что она уже однажды видела это лицо при других обстоятельствах, но где и когда она не может вспомнить. Впрочем, не важно. Пальцы защищённые латной перчаткой ловко поднимают с одного из столов лист бумаги, поднося его поближе к глазам. — Не трогайте! Эту интонацию Мередит узнает безошибочно. Хоук. Так вот какая у Защитника сестрёнка — такая же хищная птица, но с подрезанными крыльями. — Бетани, все в порядке! Орсино выглядит испуганным, но вопреки его опасениям Рыцарь Командор улыбается.