Голос Кассандры холоден, но выглядит она довольной: — Я смогла. Выжгла лириум в его крови, Самсон чист и безопасен для тебя, — и уходит, перешагнув едва живого красного храмовника, у того все лицо перемазано черно-бурыми слезами. У Самсона еще осталось достоинство: он скребет ногтями камень, пытаясь подняться, кое-как усаживается, прислонившись к холодному камню подземелья, скалит зубы, выпачканные в крови. У Тревельян презрение и брезгливость мешаются с жалостью и подобием уважения. — У нас в Круге, — хрипит Самсон, откидывая голову, и Тревельян наблюдает, как дергается его кадык на заросшей щетиной шее, — шутили, что каждая магесса обязана влюбиться в храмовника. Его смех больше похож на скрип кузнечных мехов. Тревельян дергает краем рта — в ее Круге тоже была такая шутка. Она усаживается на корточки перед Самсоном и приставляет к губам свою фляжку с водой: — Хотя бы на одну ночь, — продолжает она его шутку. Самсон глотает воду, выпивая почти половину за раз, и отворачивается: — Понятно теперь, почему ты такая сука, — смеется он уже нормальным голосом. — У нас говорили «хотя бы на день».
«Ничего не случится, если я посмотрю», говорила себе Эвелин, приходя в лабораторию Дагны и наблюдая за ее деловитой возней с Самсоном. «Это ради блага Инквизиции».
Как и все маги, Эвелин опасалась храмовников. Ей была чужда их суть – суть разрушителей, жестоких и грубых, равнодушных к тончайшим сплетениям магии. Пугала их сила, слепая, безжалостная, сметающая все на своем пути.
Самсон источал эту силу, а лириум окрашивал ее в алый.
Эвелин отдавала себе отчет, что трется вокруг Самсона, как голодная кошка. Коснуться плеча, обнаженного и горячего, ощутить жар под ладонью, ток крови, движение мышц. Впитать его силу.
Поймав ее взгляд, Самсон криво усмехался, «я знаю, чего ты хочешь», словно говорил он, но Эвелин не отводила глаз, бесстыдно пялясь в ответ.
Однажды, пробормотав нечто вроде «невозможно работать», Дагна отшвырнула перо и выскочила за дверь.
Мгновение спустя Эвелин обнаружила себя прижатой к стене с задранной до подмышек курткой. Самсон целовал ее, жадно, немного зло, грубо лаская грудь жесткими ладонями. Его колено упиралось Эвелин в пах, лишая возможности сопротивляться.
Но Эвелин не хотелось сопротивляться. Ее тело желало Самсона. Он – красный храмовник, и сладкий яд, разлитый в его крови, дурманил, возбуждал, кружил голову.
Внезапно он отпустил ее.
– Что это было? – Эвелин подтянула штаны, стараясь выглядеть оскорбленной, вытерла кровоточащую губу рукавом.
– Так, проверил кое-что. – Самсон отстранился, пряча улыбку. – В нашем Круге шутили, что каждая магесса обязана влюбиться в храмовника. Хотя бы на один день.
– Нет, днем – нет, – сообщила из-за спины вернувшаяся Дагна. – Днем мы работаем. Будьте добры, Инквизитор, влюбляться и все прочее, не относящееся к делу, – по ночам.
В своем столе командор Каллен неумело прячет инструкции из Денерима. Пробравшись к нему в кабинет, Железный Бык взламывает ящик ногтем, вынимает их, перечитывает, запоминает. Затем рисует мужские гениталии на полях и, смеясь, – в следующий раз пусть спрячет получше – кладет на место.
Кассандра следит за Быком, мстительно закусив губу, бывших шпионов Бен-Хазрат не существует, уж ей-то известно. Увлекшись, Кассандра не замечает гадюки, обвившейся вокруг сапога. Доспехи Кассандры надежны, но и Верховная Жрица может быть только одна.
Варрик Тетрас прячет в корешках своих книг, которые дарит Кассандре, редчайшие слитки пурпурного лириума. Их эманации смертоносны, но не для Искательницы; их контрабанда карается смертью, но не для неваррской принцессы. Кассандра берет книги в поездки и по утрам злится, перебирая разбросанные вещи, клянясь отчитать нерадивых прислужниц. Чей-то труп всплывает в реке, но кому есть до этого дело.
Жозефина Монтилье сует пальцы в рот после каждой трапезы, щедро запивая отваром семян пророческого лавра, сильнейшего и редчайшего противоядия в Тедасе. Она снова и снова подкладывает яд тайному канцлеру за обедом, недоумевая как корень смерти в смеси с феландарисом все еще не подпортил цвет лица сестры Соловей.
Тайный канцлер вспарывает животы узникам в тюремном подвале, вынимает блестящие от слизи внутренности, старательно расправляет их бледной рукой, всматривается – до тех пор, пока реальность не треснет по швам, испуская зловоние гниющей плоти. Мертвые не лгут никогда. Лелиана тоже не лжет, надежно храня кровавые секреты под семью сильверитовыми замками. Их время еще не пришло.
Под покровом ночи Эвелин Тревельян пробирается в башню Тайного канцлера и, имитируя знакомый почерк, пишет письма в Орлей, скрепляя их канцлерской печатью. Численность войск Инквизиции. Тайны союзников. Взятки, источники лириума, контрабанда. После чего возвращается в постель к Блэкволлу и засыпает, доверчиво закинув ногу ему на бедро.
Блэкволл ждет, пока дыхание Эвелин затихнет, станет призрачно-легким, бесшумным. После чего нащупывает нож под подушкой. Награды за смерть Инквизитора хватит на десять жизней. Он колеблется, сжимая холодную рукоять, глядя, как тревожно опускается и поднимается грудь Эвелин.
Не сегодня, решает он наконец, и нежно целует свою леди в сонные губы.
Имшаэль сидел на заснеженных ступенях крепости и ждал. Вконец заскучав, он даже размышлял над тем, чтобы вздремнуть – тело требовало – но Дух Выбора тут же прогнал прочь эту мысль. Последний его визит в Тень был довольно комичен, и развлекаться подобным образом он сейчас не был готов. «Обращаться ко мне после того, как бросил здесь совсем одну? — Зибенкек страшно злилась. — Ты заигрался реальным! И я не буду тебе помогать, пока не осознаешь эту свою ошибку! Нужно одержать Искателя? – К Зависти иди. А я посмотрю, как ты будешь дальше единолично соблазнять храмовников, ловить девственников и прыгать из разрывов. И моих подопечных тебе не дам! Ни один демон Желания не пойдет за тобой и этим... этим... » Воспоминание рассеялось. Имшаэль помотал головой, прищурится, посмотрев на солнце, и тут же чихнул. Он ведь теперь живой. И пусть у него нет девственников, а демон Зависти мертв... цветы в его саду растут и распускаются алым. Он ждет Инквизитора, и их разговор, наверняка, будет очень интересным. А о следующей встрече в Тени со своей Зибенкек он помечтает позднее.
Расаан и/или другие оригинальные героини (не менее трех): исполнение служебных обязанностей - умственной или мелкой ремесленной работы у женщин-кунари после рождения ребенка и пока еще кормления грудью - отношения с коллегами, изменения в работе в силу рождения детей, взаимодействие с другими женщинами. Джен, повседневность, А-.
Орсино/Мередит. Мередит всегда была жесткой, принципиальной, но адекватной и справедливой женщиной. Красный лириум это изменил. Орсино наблюдает за метаморфозами и пытается понять, что происходит. Юст.
Хоук казался Орсино не человеком, а заклинанием — он вечно шел куда-то, делал что-то, совершенно не думая о последствиях, и способности бездействовать, казалось, был лишен начисто. Говорили, Защитник поднялся из самых низов, был контрабандистом или наемником — Орсино охотно верил слухам и подозревал, что Хоук и в преступном мире успел наделать шороху. Теперь, когда в его руках оказались титул и власть, ставки стали выше, на кону было множество жизней, а Защитник продолжал делать то, что считал нужным, ни на кого не оглядываясь.
Орсино был от него в ужасе — и некотором восторге.
Привыкший всегда идти напрямик, Хоук не скрывал своих намерений: заявившись однажды в кабинет Орсино с корзиной благоухающих яблок, он решительно заявил:
— У вас слишком измученный вид. Кто-то должен о вас позаботиться, — и, помедлив секунду, добавил: — Например, я.
— Вы собираетесь меня подкармливать? — уточнил Орсино.
Хоук весело фыркнул, прищурил бесстыжие глаза, и Орсино почувствовал, что краснеет невольно.
— Не только.
Весь чувственный опыт Орсино сводился к нескольким эпизодам в далекой юности, когда друг и сосед по комнате лазал к нему в кровать после отбоя. Потом Орсино повзрослел, умерла Мауд, пришла к власти Мередит, и больше всего в жизни Орсино начали волновать два вопроса: как сберечь учеников и как, проснувшись посреди ночи, подавить нервную дрожь и успокоить сердцебиение.
"Это совсем неуместно! — панически подумал Орсино. — Он не может... и я не могу!"
Карвера Хоука и Натаниэля Хоу многое объединяет. Они оба – ферелденцы, жившие в Вольной Марке. Им обоим из всех женщин мира нравятся тонкокостные большеглазые эльфийки. Их обоих бесит, когда их начинают судить по тем, в чьей тени они невольно находятся. Но кроме того, они видят друг в друге братьев, которых у них никогда не было. У Карвера вместо прямолинейного до грубости и наглого отступника-малефикара теперь спокойный и улыбчивый лучник, в крови которого нет ни капли магии. У Натаниэля вместо алкоголика, погибшего на войне, ‒ блюдущий трезвенность воин с впечатляющими боевыми навыками.
Иногда Карверу кажется, что Страж-Констебль Хоу стал ему ближе, чем родители или брат с сестрой. Они едят вместе, сидя бок о бок в обеденном зале Башни Бдения или привалившись к стене очередного пустынного тейга. Они засыпают рядом во время очередной вылазки, и Карвер раз за разом разглядывает лицо своего командира, прежде чем уснуть. О тренировках или обычных путешествиях в Амарантайн за покупками даже речи не идёт. Иногда же Карвер жалеет, что Натаниэль не стал ему кем-то большим. Кем-то, кому можно плакать в шею, как маленькому, после получения известия о гибели матери. Или забираться в кровать, рассказывая об ужасающе древнем порождении тьмы с Зовом, подобным Архидемонову.
‒ Ты отправляешься в Андерфелдс, ‒ говорит Натаниэль как-то вечером. – Ты и ещё группа Стражей. ‒ Зачем? – Карвер не привык спорить со старшими по званию, но они сидят вечером на залитых закатным солнцем ступенях Башни в обычных штанах и рубахах, а следующее патрулирование будет только завтра. ‒ От Командора Кусланда давно не было вестей. А наши собратья из Орлея начали писать о странном недуге, который заставляет слышать их Зов намного раньше времени. Мне не нравится, к чему это идёт, и я хочу, чтобы ты был в безопасности. Твой брат, кстати, со мной согласен. ‒ Натаниэль, это смешно, ‒ Карвер настолько возмущён, что не знает, как выразить свой гнев. – Во-первых, я твой заместитель. Во-вторых, я Серый Страж, а мы никогда не бежали от долга. Отчего теперь я должен быть, как ты выразился, «в безопасности»? ‒ Карвер, ‒ светлые глаза Натаниэля смотрят пронзительно и сильно, ‒ я хочу, чтобы у Башни Бдения оставался хотя бы один адекватный командир, если со мной что-нибудь случится. У Карвера на языке крутятся тысячи возражений, но они стихают под этим острым взглядом.
Когда два их отряда останавливаются на привал у очередной развилки, чтобы потом разойтись каждый в свою сторону, Карвер не выдерживает и подходит к Натаниэлю. Тот о чём-то вполголоса говорит с навигатором, но, бросив взгляд в его сторону, кивком отпускает собеседника. ‒ Ты уверен в том, что ты делаешь? – без обиняков спрашивает Карвер. Они стоят недалеко от людей, но достаточно, чтобы можно было обойтись без субординации. ‒ Да, ‒ Натаниэль чуть улыбается, а потом хлопает Карвера по плечу, ‒ не бойся, когда ты вернёшься, Башня будет незыблема, как обычно. Прикосновение отдаёт жаром по всему телу, но сейчас не время и не место. Карвер отрывисто кивает и отходит к своему отряду, чувствуя, как чужая рука безвольно соскальзывает вниз по спине.
Пробуждение и сборы проходят быстро. Уже через пятнадцать минут оба отряда готовы и расходятся в разные стороны по извилистым дорогам порождений тьмы. Натаниэль и Карвер уходят последними – ещё раз повторяют условные сигналы и метки, договариваются писать не реже раза в неделю. После прощания Карвера разворачивается, чтобы уйти, но внезапно чужие руки обнимают его со спины, а чужое дыхание обжигает затылок. Карвер расслабляет резко одеревеневшее тело, а голову откидывает на чужое плечо. Им позволено всего несколько мгновений, пока прижатые к виску губы и сильные объятия не оставляют после себя ощущения прохлады и потери. Карвер глубоко дышит и, не оборачиваясь, идёт за своим отрядом. Натаниэль смотрит ему вслед, пока тот не скрывается за поворотом.
Исполнение №2, внелимитИсполнение №2, внелимит Карвер, кажется, не изменился за два года – или наоборот, изменился очень сильно. Натаниэль вглядывается в него, подмечая неглубокие морщины в районе губ, напряженную складку между бровей и пытливо сощуренные глаза. Сильно отросшие волосы, чтоб не лезли, забраны на затылке в маленький хвост.
От их отряда осталось семеро из почти двадцати. Натаниэль читал скупые строчки о потерях, о поисках Кусланда, о странных подземных толчках, а сам видел, как Карвер задумчиво трогает губы, когда пишет эти послания рядом с очередной лавовой рекой.
И вот они стоят там же, где и расстались. Пауза при встрече затягивается едва ли на несколько секунд. Наконец, Карвер отмирает и слегка ухмыляется. – Ну что, – говорит он голосом хриплым, будто молчал уже несколько дней, – потрепала вас Инквизиция, а? – Зато ты, друг мой, как будто из покоев Императрицы Орлейской только что вышел, – не остаётся в долгу Натаниэль. Смех обоих отрядов разряжает обстановку. Стражи встряхиваются и идут друг другу навстречу, чтобы обменяться новостями, спросить о близких, погоревать вместе. Только их командирам почему-то не до улыбок. Они не двигаются до тех пор, пока два перемешанных людских потока не успокаиваются рядом с разожженными кострами. – Мне очень жаль, – начинает Натаниэль. – Твой брат… – Мой брат сам выбрал свою судьбу, – отрезает Карвер. – Зато милорд Кусланд был счастлив – его дружок выжил. – И стал Стражем-Командором Орлея. Карвер хмыкает. Его хочется спросить обо всём сразу – нашёл ли Айдан лекарство, вернётся ли, встретили ли они Архитектора вновь, слышали ли Зов Старшего. Обсуждение может подождать и до Башни, но странное волнение заставляет мысли лихорадочно метаться. – А ты как?.. – Ну ты сам как?.. – начинают они одновременно, но, смешавшись, застывают и смеются. Улыбка преображает Карвера, делает его вновь девятнадцатилетним мальчишкой, который только-только очнулся от скверны, медленно пожиравшей его организм. Натаниэль чувствует себя одновременно древним драконом и щенком мабари рядом с этим знакомым незнакомцем. Карвер же подходит почти вплотную, смотрит неожиданно ласково и шепчет: – Я очень скучал.
...и жар от губ Натаниэля ничуть не меньший, чем от его рук.
— Элисса, — устало отложил планшет Натаниэль, — мы с тобой вместе выбивали гранатами логово Матери, отстреливались от генлоков, даже огра ты пыталась отвлечь на себя, а потом обкалывала меня всем содержимым аптечки. Ты меня в Орден призвала и глаза на отца открыла… Мы встречаемся уже год, в конце концов! Может, все-таки хватит постить мемы с пьяным мной на «Фейсбуке»? — Нет, — ехидно ответила Куссланд и, поставив Хоу парочку засосов на шее, продолжила обрабатывать фотку с надписью «Личный дурак командора Кусланд» к его нынешней аватарке. Натаниэль тяжко вздохнул. Месть за пьянство на корпоративе преследовала его до сих пор.
Внутренний двор Казематов заливал солнечный свет — весна нагрянула неожиданно рано, и Самсон со Стефаном сняли шлемы, сидя на ступенях. Стефан рассказывал об Андерфелсе, откуда прибыл пару месяцев назад, Самсон, прижмурив глаза и вполуха слушая, лениво оглядывал внутренний двор — и привычно споткнулся взглядом о Мэддокса.
Тот говорил с кем-то из младших и то и дело звонко смеялся, запрокидывая голову; в широком воротнике становились отчетливо видны изящно выступающие ключицы, солнце отливало медью в каштановых кудрях.
Самсон торопливо отвел взгляд, чтобы не пялиться слишком уж откровенно, но Мэддокс успел почувствовать — как будто дар у него был такой — и спустя пару мгновений уже шел к ним.
Стефан приветливо поднял ладонь и, когда Мэддокс с улыбкой кивнул, с неохотой поднялся.
Самсон махнул рукой ему вслед; Мэддокс сел рядом, пачкая красивую мантию в пыли, уперся ладонью позади себя — так близко к руке Самсона, что они ненароком соприкоснулись пальцами.
— Не так уж здесь и плохо, да? — негромко поинтересовался Мэддокс и помотал головой, когда ветер швырнул волосы ему в лицо.
Самсон удержался от желания заправить каштановую прядь ему за ухо и нехотя согласился:
— Да. Не так уж и плохо.
Адресованное не ему письмо, подписанное аккуратным почерком Мэддокса, жгло внутренний карман.
Мишель де Шевин/орлесианские прелестницы. Дамы при дворе сходят с ума по чемпиону Императрицы. Мишель (в свободное от охраны Величества время) благосклонно не отказывается от "подношений". "Шевалье, моя дорогая, настолько хорош, что я просто не могу оставить это безнаказанным!". R+
Шевалье стоял недвижим, обманчиво расслабленно прикрывая спиной дверь, за которой Императрица принимала посла Неварры. Лицо шевалье выражало спокойную учтивость, прохладную добродетель, непоколебимую уверенность. Защитник Императрицы оглядывал шелестящую платьями и сплетнями залу и вслушивался в шорохи.
Их было двое. Одна — пламенно-рыжая, в маске с алыми камнями — будто позабыв об Игре, чересчур экспрессивно перебирала тонкими пальцами, спрятанными в блестящие перчатки. Вторая, светлая до бесцветности, прятала руки в складках подола, чуть склоняясь к горячо шепчущим губам собеседницы.
— ...ты только посмотри, Колетт, непоколебим будто навершие Белого Шпиля!
— Его здесь держит долг, а не развлечение, моя дорогая.
— О! Если бы он только дал себе право отвлечься… Он слишком хорош, чтобы оставлять это безнаказанным!
— И не мечтай. Мне порой кажется, что у него вовсе не бывает эмоций. Каково мастерство!
— Послушай, — тихое хихиканье почти потонуло в общем мерном гуле. — Одна дама говорит, что под маской он прячет один шрам на брови и второй — на скуле. Стоит лишь подумать об этом, как меня бросает в жар!
— Кто говорит? Ты ее знаешь?
— Нет, лично нет… Но мне это рассказала маркиза дю Жери, а ей поведала леди Буалон, а леди Буалон узнала об этом от графини Монсоре, а та…
— Что ж, значит, это полная чушь!
— Ты никогда мне не веришь! Но графиня Монсоре…
Мишель де Шевин едва заметно поморщился и прекратил вслушиваться в сбивчивый щебет.
м!Хоук, ж!Хоук, военное АУ, они - рядовые снайперы в одном отряде, попытки помочь друг другу выбраться из-под обстрела, не дезфик, агнст, рейтинг повыше, пейринг очень желателен.
Заслышав тихий хлопок, Гаррет чертыхнулся. Мариан всегда недоставало терпения, вот и теперь не удержалась от соблазна подстрелить цель. Рискованно, черт возьми, как же рискованно – прошло всего ничего между предыдущими сериями. В ответ раздалась пулеметная очередь. Затем короткая вспышка и взрыв. Гаррет похолодел. Так и есть. Вычислили.
Торопливо отложив винтовку, он покинул укрытие и, обдирая лицо и руки, пополз к дереву, где обустроила «гнездо» Мариан.
Мариан была в сознании. Приподнявшись на локте, она пыталась расстегнуть комбинезон левой рукой, правая висела плетью вдоль бедра. Аптечка валялась рядом.
Гаррет разрезал пропитанную кровью ткань комбинезона, футболку, бюстгальтеров Мариан не носила – осторожно отвернул лохмотья в сторону. Пуля прошла в паре дюймов выше правой груди, немного левее и – Гаррет вспотел от одной только мысли – все, Мариан бы не стало.
Гаррет не представлял, как такое возможно. Мариан всегда была с ним, сколько он себя помнил. Всегда. Первенец, как уверяла их мать, она была началом их жизни, и ее уход стал бы их общим концом, в этом Гаррет даже не сомневался. Мариан была для него всем – сестрой, другом, возлюбленной.
Она заворочалась, из раны толчками полилась кровь. Гаррет быстро прижал кровоостанавливающий пакет.
– Тише. Не двигайся, я сделаю укол.
Свинец снова дробно застучал по стволу дерева.
Мариан слабо улыбнулась.
– Они уже пристрелялись, Гаррет. Нужно уходить.
И то верно. Снайперская ячейка Мариан была разрушена. Гаррет быстро наложил повязку, чувствуя тепло грудей под ладонями. Даже сейчас это не могло не взволновать его.
О чем ты только думаешь, идиот.
– Давай, попробуй встать. – Он подставил плечо. – Держись за меня.
Мариан неожиданно легко поднялась. Да она в шоке, понял Гаррет, глядя на расплывшиеся зрачки сестры и посиневшие губы. Мариан била крупная дрожь.
– Ты понесешь меня, мой герой? – Она повисла на Гаррете, обхватив его за шею, потянулась к губам.
– Идем. – Гаррет быстро поцеловал ее в уголок рта, и словно в ответ ревниво застрочил пулемет.
Он помог ей спуститься, едва не вывихнув плечо. Им повезло, что во вражеском отряде не оказалось снайпера. А вдруг ты ошибаешься, прошептал внутренний голос. И сейчас он наблюдает за вами в прицел, чтобы выстрелить в тот самый момент, когда вы решите, что в безопасности.
Ноги у Мариан подкашивались, но она упрямо делала шаг за шагом, цепляясь за Гаррета. Они то ползли, то бежали, пригибаясь и прячась за деревьями. Пулеметные очереди срезали верхушки кустарников, и ветви, будто в отместку, ожесточенно хлестали Гаррета по лицу.
Пару раз они останавливались, Мариан рвало. И тогда, удерживая ее за пояс, вздрагивающую от рвотных спазмов, никогда и ни во что не веровавший Гаррет, молился, горячо и страстно, – пусть как, но чтобы она была в порядке. Только бы Мариан была в порядке.
Он не помнил, как они оказались в лагере. Кто-то бежал навстречу, неразборчиво крича на ходу. Мариан внезапно стала невесомой, оторвалась от земли, и Гаррет цеплялся за нее из последних сил, остервенело отталкивал чьи-то руки, глухо рыча, словно пес над костью, пока не понял, что это – свои.
Позже, в палатке Мариан потянула его на спальный мешок, здоровой рукой расстегивая пояс.
– Останься со мной, Гаррет.
Она вся горела от лихорадки. Мелово-бледное лицо, пунцовые губы. Глаза потемнели, белки налились кровью. Ее возбуждение, искрясь на кончиках черных волос, облепивших мокрый от пота лоб, передалось Гаррету, точно удар током.
Поддавшись искушению, Гаррет стянул с нее комбинезон – до самого низа, до гладких, нетерпеливо раздвинутых бедер, и замер, глядя на красные кровяные пятна, проступившие сквозь повязку.
– Это все адреналин, милая, – Гаррет отвел ее руку от вздыбленной ширинки, борясь с соблазном. – Потом тебе будет плохо.
– Знаю, – прошептала Мариан, целуя его в шею, прижимаясь дрожащим телом. – Но я так хочу тебя. Это так здорово – жить, быть живой, Гаррет. Это так здорово… это…
Голос ее стал тише, она отключилась.
Гаррет укутал ее в одеяло и стал ждать, когда прибудет бригада медиков.
м!Тревельян-воин влюблён в Дориана, но боится это показать, так как считает себя неподходящим для такой яркой фигуры (и немножко боится за тевинтерца).
Лицо Максвелла испещрено шрамами. Один рассекает бровь — упал в дерева еще совсем юнцом. Второй, проходящий через поломанный в глупой драке нос — нож подосланного убийцы. Третий, чуть не лишивший левого глаза, идет уродливой красной полосой от виска, через другую бровь, по щеке и до самого подбородка — меч предупрежденного стражника. Максвелл — Тревельян только по своей фамилии уже очень много лет. Разругавшись с отцом из-за отвратительной истории, он собрал один походный мешок и взял свое оружие, после чего покинул поместье семьи и больше никогда не возвращался. Максвелл давно забыл лицо матери и как полагается разговаривать в приличном обществе. Его речь — разбойничья брань, обсуждение платы за новую работу, а теперь еще и проклятия в адрес тех идиотов, что наняли его охраной на время Конклава. Проклятия и благословения. Максвелл — бандит, на которого шуткой судьбы надели обратно богатые одежды и красивые титулы. Испорченное нутро в плохо сидящей сверкающей обертке. И тем острее чувствует он свое убожество и лживость рядом с тем, кто сам украшал собой любое общество, любой наряд и звание. Поэтому, впервые услышав в словах Дориана интерес, Максвелл грубо обрывает разговор и уходит прочь, едва сдерживая в себе всплеск ругательств.
Дориан великолепен. И прекрасно об этом осведомлен. У него нет шрамов. Он всегда жил в роскоши. Дорогая и красивая одежда для него так же обыденна и необходима, как еда или воздух. Дориан умен и внимателен, и людей он еще в родном и обманчивом Тевинтере понимать научился хорошо. Потому он видит, что Максвеллу гораздо больше идет обыкновенная, пусть и ладно сделанная, броня, чем парадные костюмы. Что ему комфортнее за грубо сколоченным столом таверны, чем в покоях Инквизитора. Видит, что всегда между ним и близко подошедшим противником вовремя оказывается сталь меча. И раздосадованное лицо церковницы, всегда недобро на него, Дориана, смотревшей, во время короткого разговора с Инквизитором тоже видит.
Когда Максвелл поднимается в библиотеку и молча, с вечно хмурым выражением лица, протягивает ему письмо с печатью дома Павусов, Дориан просит пойти с ним и, если вдруг, защитить, как он всегда защищал. Когда с отцом покончено и Дориан хочет как можно быстрее уйти из этой таверны, деревни — куда угодно дальше, лишь бы не видеть больше своего родителя — он чувствует присутствие Максвелла строго в шаге позади. Когда Инквизитор в день их возвращения в Скайхолд приходит на закате, так же молчит и хмурится, но не отводит пристального взгляда — будто они на поле боя, а он проверяет на наличие ран и повреждений — Дориану все надоедает. И он сам целует Максвелла. Ведь вряд ли когда-либо еще судьба подарит ему такого честного, сильного и верного человека. А красоты Дориана с лихвой хватит на них обоих.
Любой из персонажей первого плана/любой из персонажей первого плана. Герой подкатывает к персонажу с противоположной ориентацией. (свой пол к гетеро или противоположный к гомо - не суть). Герой настойчив и между героями действительно завязывается романтика вопреки всему. Но настает время секса и герои упираются в ориентацию одного из них. "А чего ты хотел(а) я девочек/мальчиков люблю!" -ГГ (ГФ, Хоук, Инквизитор) -БИ в качестве участника пейринга -Н
Дни уносят битву при Дейне прочь, напряжение войны постепенно отпускает их всех. Конечно, на дорогах шалят разбойники, да и в самом дворце иногда ловят лазутчиков и убийц. Но Роуэн привыкает к мирной жизни – читать книги и письма, гулять в саду, носить приличествующие королеве платья.
Логэйн ни разу не назвал её «моя королева», только по имени, словно напоминая, что не имеет права быть с ней. Его ласки не оставляют следов, и он ни разу не оставил в ней свое семя, и резкость, с которой он выходит из нее, напоминает движение мечника, извлекающего клинок из трупа врага.
Мэрик обращается к ней «Моя королева». И она действительно «его» — его жена, друг, соратник. Он не закрывает глаза, ложась в супружескую постель, и она за это ему благодарна. Мэрик старается быть хорошим любовником, он плачет на её коленях, когда у него не получается быть хорошим королём, и Мэрик был бы хорошим мужем, если бы не тень Катриэль, всегда присутствовавшая за его спиной. И он ни разу не назвал её «любимая».
Если Логэйн не в отъезде, они завтракают вместе, затем работают. Они почти не разговаривают о личном, это табу. Они делают вид, что всё идёт своим чередом.
Иногда появляются слухи о порочащей связи, но король и тэйрн их игнорируют, и слухи затихают. Роуэн гадает, это они так хорошо играют свои роли, или в спектакль вовлечён весь двор?
Когда вернувшийся из Гварена Логэйн сообщает о своей помолвке, Роуэн чувствует облегчение. Ей больно, как если бы он её предал, но она понимает, что так им станет только легче.
В Тени так легко потеряться ― тебя и так будто бы нет. Еще чуть-чуть ― и кажется, что просто растворишься в зеленоватой дымке. Логэйн шел медленно, печатал шаг словно на плацу. Он точно помнил, что должен вернуться, твердил себе об этом каждую секунду проходящей вечности.
Иногда на него нападали мелкие демоны: призрачные Кайланы страдальчески кривили губы, бесплотные Аноры что-то неслышно кричали, отчетливо просвечивающие Мэрики передавали ему корону Ферелдена. Логэйн на все это только качал головой ― искушения Тени были невероятно наивны.
В этом зыбком мире не было голода или жажды, не было времени и пространства, но Логэйн упрямо шел вперед. Он обещал вернуться.
Вспышка слева заставила Логэйна отшатнуться. Он инстинктивно поднял меч, разворачиваясь, принял боевую стойку. Никого. Пусто.
За спиной что-то снова полыхнуло, и звонкий юный голос торжественно произнес:
― Призываю тебя, о демон из бездны! Велю тебе, о приспешник Шамгарота, дабы ты воздержался от каких–либо агрессивных поступков!
Логэйн не успел удивиться тому, что его назвали приспешником какого-то Шамгарота, о котором он в жизни не слышал. По сути дела, он вообще не успел ничему удивиться. Мир вокруг потемнел, сжался до одной точки, и этой точкой был он сам. Крошечной, затерянной между «здесь» и «там». Единственным шансом из миллиона.
Когда Логэйн вновь обрел возможность видеть, то первое, что бросилось в глаза ― птичье чучело. Ободранное, тощее, утыканное сплошь огрызками перьев. Логэйн отрешенно подумал, что это существо явно побывало в чьей-то пасти. Оставалось надеяться, что уже в свою бытность чучелом.
― Получилось! У меня получилось! ― раздался откуда-то из-за плеча все тот же голос. ― Опусти меч, демон! Меня защищают могущественные амулеты!
Логэйн медленно обернулся. Стоявший у стены человечек был, пожалуй, еще более странным, чем чучело птицы: щуплый, увешанный камушками с дырочкой в центре, кусочками разноцветных стекол, монетками, в нелепой шляпе и с длинной седой бородой, в руках человечек держал огромную книгу, название которой мерцало алыми буквами. Тевинтерскими буквами. Логэйн прищурился: «Маллификарум Сумпта Дьяболиките Оккуларис Сингуларум» ― «Злосчастный Погонятель Мелкого Одноглазого Демона».
«Что за бред? ― подумал Логэйн устало. ― И где я?»
Последний вопрос он, очевидно, задал вслух.
― Псевдополис, Навозный переулок. Рядом с красильней, ― с готовностью отозвался человечек, похлопывая себя по карманам. ― Где-то тут у меня был список… Аз повелевай исполнить три моих желания! Я хочу властвовать над всеми царствами земными, хочу встретить самую красивую женщину из всех, какие когда–либо жили в этом мире, и желаю жить вечно.
Поймав на себе задумчивый взгляд Логэйна, он смутился и опасливо отошел подальше. Логэйн сделал шаг вперед. Точнее, попытался. Из меловых линий на полу посыпались зеленые искры, и его скрутило неимоверной болью. Хватая воздух ртом и пытаясь устоять на ногах, Логэйн вцепился в рукоять воткнутого в дощатый пол меча.
― Данепосмешь… непосмяшь… не посмеюти… Я вовсе не хочу показаться нелюбезным, но не мог бы ты не смотреть так? Благодарю… Да! Еще мне нужен сундук с золотом! ― добавил человечек суетливо, чувствуя, что взял не тот тон.
Борода его съехала вправо, открывая полоску чистой розовой кожи. И крючки над ушами.
― Эрик! ― в дверь деликатно постучали. ― Эрик, что за шум? Все в порядке?
Человечек побледнел, стиснул книгу, будто пытаясь за ней спрятаться.
― Да, мама! У меня тут… эксперимент! Не входи!
― Спускайся и мой руки, дорогой, завтрак готов!
― Да, мама. Сейчас.
Эрик неуверенно посмотрел на дверь, потом на тускло мерцающую зеленым пентаграмму, в центре которой, стоял, выпрямившись во весь рост, отдышавшийся Логэйн.
― Ты кто такой? ― спросил Логэйн строго. Так, как спрашивал у двенадцатилетней Аноры, трогала ли она государственные бумаги на его столе.
― Ну, э-э-э… Турели… Эрик Турели. Демонолог!
Логэйн задумался. По всему выходило, что из Тени его вытащил тронувшийся умом тевинтерский мажонок.
― Вот что, господин, ― Логэйн сделал многозначительную паузу, ― демонолог. Я не могу исполнить твои желания. Потому что я не демон. Ну разве я похож на демона?
― Все какихтам так говорят. Нельзя доверять этим какихтам. Они никогда на себя не какеготам, ― раздался скрипучий голос сзади.
Не теряя юного Эрика из виду, Логэйн оглянулся ― чучело птицы, ревматически хрустнув крыльями, склонило голову и, потеряв равновесие, медленно перевернулось, повиснув вниз головой.
― Попка хочет печенья.
Логэйн изобразил на лице самую доброжелательную из улыбок. Облезлый мертвый попугай тут же издевательски зафыркал.
― Послушай, молодой человек, ты производишь впечатление разумного юноши. Посмотри на меня внимательно. Меня зовут Логэйн Мак-Тир, я ― Серый Страж из… кхм, из Орлея. Так уж вышло, что я оказался в Тени, но, благодаря твоей магической силе, мне удалось выбраться оттуда. Ты очень помог Серым Стажам…
― Эрик! Сколько ты там еще будешь копаться?! Сейчас же спускайся!
Мальчик метнулся к двери, на ходу срывая с себя темный балахон, накладную бороду и дурацкую шляпу. На лице его явственно отражалась внутренняя борьба: что опаснее, оставить демона без присмотра или разозлить маму опозданием? На вид демонологу было лет двенадцать-тринадцать. Логэйн мысленно проклял Тевинтер и всех магистров.
― Эй, ― стоя в дверях, Эрик серьезно посмотрел на него. ― Я тут все оставляю, книгу и магические амулеты, имей ввиду, если ты посмеешь к ним прикоснуться, с тобой произойдут разные, ― мальчик сделал драматическую паузу, ― плохие вещи!
Логэйн сел на пол и закрыл лицо рукой.
Это будет очень долгая дорога домой, но он должен вернуться.
Шляпа, думает Коул, шляпа-шляпа-шляпа. Лавок в Вал Руайо множество и везде раздается приветливое жужжание, как из пчелиного улья. Жжжжж…. Жжжж… А внутри – мед. Коул видит красивых леди, перелетающих от прилавка к прилавку. Жжжжж…
Коул трясет головой. Нельзя долго слушать, как думают нарядные леди. В голове становится пусто и скучно. А Коул здесь не за этим, ему нужна шляпа, он ведь теперь – живой, его помнят, его замечают.
Купить шляпу – просто, нужно войти, выбрать понравившуюся и отдать деньги. Сколько скажут – так объяснила Жозефина. Или нет – Коул нахмурился. Не сколько попросят, а сколько не жалко – как сказал Варрик.
Коул чувствует, что правильно слушаться Варрика. Жозефина очень умная, но у Варрика в голове эти тонкие маленькие молоточки, звон монеток. Варрик любит монетки, как никто, уж Коул-то знает, – и ему всегда их жалко, сколько бы ни попросили. Наверное, поэтому у Варрика и нет шляпы.
Шляпа есть у Вивьен. Коул однажды взял поносить. Что тут началось, – вспомнив, Коул невольно втянул голову в плечи. Гибкая длинная шея Вивьен, – как у змеи. И сама Вивьен – как змея, шипит, зубы оскалены, ноздри раздуваются, а мысли – как тьма на болотах, и в ней – молнии. Коул вздыхает. Ему нравится шляпа Вивьен, но брать ее больше не стоит. Может, удастся найти похожую?
Вот и шляпная лавка. Коул заходит, озирается. Столько шляп, для разных голов. Коул мысленно примеряет их на себя, прислушиваясь к ощущениям. Шляпа – это важно.
– Хотите примерить? – Продавец, молодой и смуглый, в серебряной маске, белые зубы, приклеенная улыбка.
Мысли у него простые и четкие, – продать, клиент, продать, деньги, старое платье, деньги, мало денег – Коулу неинтересно их слушать.
Эту шляпу он замечает сразу. Она новая, совсем-совсем новая, никто еще не надевал ее, никто не пачкал своими мыслями, и оттого она блестит, как новенькая монетка в пыли. Продавец что-то рассказывает, но Коул не слушает. Много слов. Ему столько не нужно, чтобы понимать. Коул тянется к шляпе, а она – тянется к Коулу. Это лишь кажется, что торговец сам снимает ее с витрины.
Это не просто головной убор, Коул бережно расправляет ленту на тулье. Это его шляпа. Она не похожа на шляпу Вивьен, но это хорошая шляпа. С широкими плотными полями и чуть заостренной верхушкой. Она будет заметна – Коул доволен, он больше не хочет быть тенью.
– Эта, – говорит он.
Продавец хочет взять шляпу, но Коул не отдает. Это уже его вещь. Он отдает торговцу все деньги, – ведь Варрик сказал «сколько не жалко». Торговец удивленно смеется, но принимает монеты, все до единой.
– Парень, не хочешь снять старую шляпу? Потрепанная какая, вон, дыры на полях.
Коул замирает, задумываясь.
– Нет.
Ему хочется рассказать, но нельзя объяснять такое чужому, пусть и любезному человеку. Эта шляпа – часть прежнего Коула, каким он был раньше. Ее нельзя снять, она просто… уйдет, когда придет время.
Торговец удивленно смотрит ему вслед, недоуменно моргает, оглядывается. Странно. Он готов поклясться, что только что видел старую широкополую шляпу на этом бледном, скупом на слова, но щедром на кошель юноше. Но теперь, когда он выходит в дверь, со странной любовью прижимая к груди покупку – старой дырявой шляпы на нем больше нет.
Пожав плечами, торговец возвращается к своим повседневным делам.