Дорогие сообщники! Благодаря уважаемому лтпздц нам передали целых три новых печеньки. Теперь в эпиграфе сообщества, при нажатии на ссылку "ПЕЧЕНЬКИ!", будет открываться море со всеми четырьмя возможными вариантами (превью + код).
Шпионские войны в Инквизиции, шпионы Соласа сталкиваются с шпионами кунари, шпионами Церкви, аристократии, венатори и прочих, двойные/тройные агенты, идейные и просто зарабатывающие, контрмеры и прочие радости хаоса.
Главный повар Скайхолда ухватил молоденькую эльфийку за острое ушко и повел к выходу.
– Я ничего такого, – заблеяла девчушка, пытаясь вывернуться из крепкой хватки. Ухо уже горело, но Донатьен держал крепко. – Я картинку рассматривала.
Донатьен нахмурился.
– Ну-ну, – свободной рукой он распахнул дверь во двор и, отпустив пленницу, легким пинком под зад отправил ее наружу. – Еще раз застану за изучением меню, так легко не отделаешься!
Предупреждение, выкрикнутое вдогонку, услышать было уже некому, но повара это мало волновало.
– Долбанные эльфы, – зло бурчал он, возвращаясь к рабочему месту. – И почему их всех так волнует, чем питается милорд Инквизитор?
Пожалуй, ему следует рассказать сестре Алейне о подозрительных действиях остроухих. Церковь, конечно, не очень интересуют эти нищеброды – в отличие от списка гостей Инквизиции – но вдруг все же пригодится? Лишняя монета ему не повредит.
Да и сенешалю будет полезно об этом узнать. Точно, так он и сделает: сначала к сестре Алейне, потом к сестре Соловей. Повар улыбнулся своей отменной благочестивости.
Молчаливый помощник повара, который появился в Скайхолде не так давно, но был на удивление толковым и понимающим – настолько, что главный повар никак не мог нарадоваться на него, – наблюдая развернувшееся представление, привычно ничего не сказал. Но Донатьен был бы весьма удивлен, если бы узнал, что составленный по всем правилам доклад уже был сформулирован в толковой голове помощника и ждал только удобного времени, чтобы быть записанным и переданным куда надо.
Травельян спиной ввалилась в покои, за ней внутрь шагнул Каллен, подхватил ее на руки и понес по ступеням, не переставая целовать.
Инквизитору показалось, что она услышала какой-то шум, пока они поднимались, поэтому, стоило Каллену отпустить ее возле огромной кровати с балдахином, как она ловко вывернулась и с извиняющимся выражением лица прошептала:
– Подожди.
Она кинула быстрый, но внимательный взгляд на галерею, зачем-то сооруженную в ее комнате – ее с первого дня нервировало это архитектурное решение, поэтому туда она глядела часто, боясь, что кто-нибудь там затаится. Никого не обнаружив на галерее, она заглянула в уборную, вышла на балконы. Нет, везде было пусто. Решив, что ей померещилось или что это была птица, Травельян вернулась к ждущему ее Каллену.
Он хмыкнул, спросил весело:
– Удовлетворила паранойю?
– Заткнись и продолжи то, на чем мы остановились.
Они снова слились в объятиях, а над их головой слегка качалась огромная люстра, уставленная десятком горящих свечей, залитая оплывающим воском и украшенная раскорячившимся в абсолютно невозможной для существа с полным набором костей позе эльфом.
«Этого требует Кун», – можно было бы прочесть по стоическому выражению его лица.
Гости разошлись, тронный зал опустел, рабочую смену можно считать законченной. Стереть крошки с последнего стола, кинуть тряпку в ведро полотера и скорей наружу.
Сначала – в лавки в Нижнем дворе, «купить» ткани, рассказать орлесианскому купцу о скандале в благородном доме Манипуль. Заскочить в конюшню, потрепаться с Деннетом, выслушать его сетования на ленивого «соседа» – «Совсем не помогает с лошадьми!», понять, что новой информации для Серых Стражей нет.
До заката успеть в сад – исповедаться сестре Ралии, получить отпущение грехов, ненароком обронить о причинах разлада в семье Манипулей. Выдохнуть, заскочить в «Приют Вестницы». Стаканчик со Скорнячкой, поболтать о пустяках. Убедившись, что ее капитан неподалеку, упомянуть о намечающейся сделке между домом дю Катре и магистром Тилани.
Заесть алкоголь хрустким яблоком и встретиться с нежной Арникой. В темном углу шептать ей в острое ушко непристойные слухи об Инквизиторе, ее предполагаемом романе с эльфом-отступником и их коварных планах по захвату Долов и вытеснению оттуда орлейцев.
Ну все, дела закончены, можно поспать. Только почему уже светает? Значит, скоро надо приступать к работе. Опять не отдохнуть как следует. А ведь вместо обеда нужно будет идти к сестре Соловей, докладывать о собранных с агентов чужих сетей сведениях. Потому что пока ты слушаешь кого-то, кто-то слушает тебя.
Хоук, когда в Тени Хоук остается с Кошмаром наедине, тот ее не убивает, а давит на действительно больное: страх смерти близких, уже пережитые потери. A++
Идущие по следу, голодные словно охотничьи псы, влекомые древней неутолимой жаждой уничтожить любую жизнь. Говорили, что удачливые погибали сразу. Тех, кто выживал, твари утаскивали под землю, и потом пропавшие возвращались вурдалаками, чьи тела и разум изуродовала скверна. Беспокойными, отвратительными Создателю существами.
«Порождения тьмы близко. Беги, беги, БЕГИ!» — кричал страх в голове Мариан. Их не было видно, не слышно, ветер не доносил тонкий, до омерзения сладковатый запах порчи и гниения, который пропитывал оскверненную земли на годы. Но Мариан каждым нервом напряженного тела чувствовала их приближение, чувствовали это ее мама и брат с сестрой, мабари тревожно прижимал уши, угрожающе рычал в пустоту.
Леандра долго не выдержит. Мариан и близнецы были молоды и выносливы, но мать то и дело отставала и спотыкалась. В страшных сказках рассказывали, что порождения тьмы, подпитываемые скверной, не знают отдыха и сна, не нуждаются в пище. Мариан не горела желанием проверять правдивость легенд и изучать привычки этих тварей, особенно после побоища в Лотеринге.
Леандра споткнулась и со стоном упала.
«Мама!» — сжалось сердце Мариан.
Карвер в мгновение ока оказался рядом с измотанной женщиной и пытался помочь подняться, Бетани приготовила посох и со страхом оглядывалась. Хоук видела в глазах сестры то же леденящее чувство: порождения тьмы близко.
Бились Хоуки ожесточенно. Дикие Пустоши Коркари, бесконечные просторы иссушенной земли и песка, были безмолвными свидетелями борьбы людей. Мариан показалось, что порождений тьмы стало меньше, и тут земля с грохотом ушла из-под ног. Из низины поднимался огр, спешивший присоединиться к собратьям в убийстве людей. Каждый шаг громадной серой твари сотрясал почву, а от рева хотелось сжаться в комок.
— Карвер, бери маму и Бетани и БЕГИ! — Мариан собрала остатки магических сил и направила мелкие шары огня в огра и порождений тьмы. Пламя было слишком слабым, чтобы причинить серьезный вред, но свою задачу выполнило: оскверненные твари сосредоточились на наглой магессе и потеряли интерес к другим Хоукам.
Девушке удалось увернуться от когтей одного генлока, ударить посохом второго, и кулак огра опрокинул ее, вышибив дух. Чудище несколько раз ударило Мариан о землю, будто капризный ребенок игрался с тряпичной куклой, и отшвырнуло в сторону, издав злобный торжествующий рев. Остальные порождения тьмы скакали вокруг огра.
Среди цветных пятен и красных всплохов боли магесса видела убегающих мать и близнецов. Ей так хотелось верить, что это не предсмертная галлюцинация. И не хотелось верить, что едва начавшаяся жизнь закончится так: разбитой игрушкой в руках безымянного чудища.
— Я хочу жить, — с трудом прохрипела Мариан равнодушному серому небу. Каждый вдох казался чудом. Жестоким, обманчивым чудом, ведь с каждым вдохом из нее вытекала жизнь и вливалась пульсирующая боль, от которой хотелось реветь и выть в голос, но получалось только жалко плакать.
— Создатель, я хочу жить… — Мариан не знала, были ли это ее слова или уже только мысли. Ей так много хотелось сделать: заработать богатство и почет для семьи, увидеть мир, овладеть своим даром, встретить надежного мужчину с веселыми глазами и сильными руками, чтобы любил так, как отец любил маму. Ей не хотелось исчезнуть в подступающей тьме, будто и не было никакой Мариан Хоук. Даже Охотник, ее верный мабари, убежал. Конечно, он понял хозяйку и теперь будет оберегать семью, но в это мгновение жгучая обида на пса и всех, кто останется жить в этом мире, душила Мариан. Или она задыхалась из-за сдавленных легких, наполнявшихся кровью?
— Создатель, я так хочу жить…
— Хоук, в чем проблема? Бросай это нытье и живи, — над девушкой склонился гном. Необычный гном без бороды и с распахнутой до пояса рубахой, державший в руках непонятное устройство. Что-то знакомое было в нем, только что? Самое удивительное: порождения тьмы не интересовались ни странным гостем, ни Мариан и увлеченно копались в вещах, брошенных семейством Хоуков.
— Как? — спросила Мариан.
— О, это очень просто, уверяю тебя. Выбери кого-то из тех марафонцев, — гном кивнул в сторону, где скрылись выжившие Хоуки. — От них пользы немного. Гранд-даму семейства ждет ужасная и мучительная смерть от рук психа, брату не пожелаю. Близняшки тоже бестолковые: так и не выучат правила здоровой гигиены и на Глубинных тропах и вляпаются в скверну в одном шаге от богатства. А ты знаешь, что лучше так помереть, чем стать вурдалаком. Это при хорошем раскладе. При плохом их догонит добрый дядюшка Голод в дебрях Коркари. Или в Казематах Киркволла, поскольку папаша научил включать голову только тебя.
Многое из слов гнома казалось сущей ерундой, но пока он говорил, боль не накрывала Мариан с головой, и девушка отчаянно цеплялась за последние мгновения.
— Киркволл? Зачем…
— Долгая история, я тебе в «Висельнике» расскажу. И гарантирую, что расскажу намного красочнее. Никаких соплей и сломанных ребер, — гном беззаботно пнул Мариан, и оглушающая вспышка красного накрыла девушку, лишив дыхания.
Бесконечно долгое время спустя девушка вынырнула из леденящего безмолвия и вдохнула. Непонятный дребезжащий звук оглушил, и только три вдоха спустя Мариан осознала, что это ее собственный хрип. Магесса готова была рассмеяться, но холодное нечто продолжало ждать, отступив всего лишь на шаг. «Терпеливая ты хищница, смерть».
— …просто интересно, правда ли ты хочешь сдаться и пожертвовать собой здесь, в безвестности? — гном продолжал беседу, как ни в чем не бывало. Неожиданный прилив ярости придал сил изувеченной магессе:
— Кто ты?
— Пропащая душа с сотней изъянов и бездной обаяния. Подумай вот над чем: ты могла бы стать богатой, знаменитой, уважаемой госпожой. Героиней, спасшей целый город! А какую ораву отмороженных бестолочей соберешь, Каленхад от зависти собственный королевский слюнявчик сжевал бы.
Каждое слово гнома приглушало боль и рождало яркие, слишком настоящие образы: сотни блестящих золотых монет, скользящих между пальцев и превращающихся в удивительно изысканное и просторное поместье в далеком, незнакомом городе. Шаг за порог, и множество людей склоняют головы, смотрят с обожанием и восхищением, среди них выделяются фигуры, освещенные ореолом власти.
Они приближаются, благодарят и говорят как с равной, протягивая зубчатый венец, причудливый кунарийский меч, длинный алый меч из незнакомого металла и изящный магический посох. Три черные змеи, украшавшие навершие посоха, оживают и сплетаются в потоки силы — мощной, послушной, принимающей формы заклинаний Тени, готовой последовать любому приказу и сокрушить всех, кто посмеет встать на пути. Из потоков тянется свет, теплым и полным нежности прикосновением замирает на щеке и раскрывается горячим поцелуем, смесью отчаянной страсти, неутоленной тоски и мимолетным ощущением счастья. Мариан с безмолвным криком тянет руку, пытается вернуть ускользающий свет, и хватается за ручку двери. Дверь распахивается в шумный зал, наполненный весельем. Вокруг беседуют и обмениваются колкостями люди, готовые прикрыть спину и отправиться на Глубинные тропы ради той, кого с гордостью называют Защитницей. Звучат голоса, льются эль и смех, в воздух взлетают карты, а в кресле, больше напоминающем трон, радушно улыбается гном без бороды и с распахнутой рубахой.
— Бросать такую жизнь на помойку истории — преступление. И еще большее преступление — лишить гения его музы. — Голос гнома грубо вырвал девушку из видений. Образы исчезали, оставляя чувство горькой потери и запретной, отчаянной жажды жизни. Выжидающее холодное нечто приблизилось на полшага, предвкушая добычу. Хоук ощущала его ледяное дыхание и знала: счет пошел на секунды.
— Мама, — не веря себе, прошептала девушка.
«Пусть это будет мама. Милая Бетани, Бет, такая добрая и отзывчивая, ты так боишься своего дара, что всю жизнь проведешь в тени страха оказаться проклятой. Карвер, мой несносный, уверенный, что тебя обделили вниманием, брат, сможешь ли ты понять, что нет смысла воевать с моей тенью? Мама, любящая и требовательная, живущая в тени воспоминаний об умершем муже, почему ты никогда не простишь, что я не могу быть Малкольмом и так же хорошо заботиться о Хоуках? Бет и Карвер могут выбраться из своих теней, но для тебя я всегда буду лишь подобием мужа. Пусть это будет мама. Создатель, прости меня, но я так хочу жить».
— Мама, — увереннее повторила Мариан. Холодное нечто, беззвучно вздохнув, развернулось и неслышно ушло за иными жертвами. Тело по-прежнему болело, сломанные ребра и легкие, в которых едва ли помещалась четверть вдоха, остались, но Хоук теперь знала: она не умрет. Это знание имело более горький привкус, чем ушедшие видения величия в будущем.
— У меня для тебя две новости, Хоук, и обе плохие. Первая: твоя мать погибла вместо тебя. Вторая: ты все равно мертва для мира живых, — безбородый рыжий гном рассмеялся, будто отколол жутко смешную шутку. Красные пятна и темнота перед глазами то накатывали, то отступали, и Мариан казалось, что порой вместо гнома над ней склонилась безликая фигура с бессчетными отростками-когтями.
— Сестрица… Хоук крепче зажмурилась, стискивая добела пальцы на посохе. — Мариан, сестричка, разве твой младший брат заслужил такую страшную смерть? — Он никогда не звал меня «сестричкой», выродок из Тени, — шепнула Хоук в ответ. — Плохо стараешься. — Мариан, — слабый голос матери был похож на оригинал как две капли воды, — Мариан, почему же ты не догадалась раньше, ты ведь знала, что он остался на свободе, Мариан. Ах, если бы ты проводила больше времени с мамой, а не со своими друзьями… — Мне жаль, мама, — шепнула Хоук, чувствуя, как в груди могильным червём копошится полузабытая боль, — мне жаль, но тебя уже не вернуть. Прощай, мама. — Любимая! Глаза Хоук распахнулись сами собой. Двое храмовников держали вырывающегося, с разбитым в кровь лицом Андерса. — Любимая, почему ты ушла без меня? Они схватили меня, они меня нашли! Он рванулся к ней в последний раз, сбрасывая с плеч державшие его руки и окутываясь лазурным свечением, когда один из храмовников пронзил его мечом. Андерс рухнул на колени, хрипя и всё протягивая к ней руку. — Тварь… — шепнула Мариан, чувствуя злую обжигающую слезу на щеке, — какая же ты тварь. — Но я убью тебя, — добавила она громче, — я прикончу тебя и вернусь домой! И тогда тело Андерса с шипением стало перевоплощаться. В неё.
Хоук, в общем-то, и не ожидала другого, когда ее "вызвали" в таверну. И, появившись в ее дверях, увиденному там нисколько не удивилась.
Посреди груды пьяных тел, посмеиваясь, сидела Изабелла; она покачивалась, но была, по крайней мере, в сознании — в отличие от всех остальных.
— О, Хоук! — Изабелла приветственно махнула рукой и попала в глаз лежащему справа от нее... в общем, кем бы он ни был, он этого не заметил. — Иди сюда, иди... пощупай, пока спит. У Аришока таких не было! Упругие...
Хихикая, она тискала грудь похрапывающего Железного Быка; тот бессознательно улыбался и бурчал во сне что-то неразборчивое. Вокруг царил хаос — кто-то спал за столом, кто-то под ним, кто-то на, кто-то возле. Перегаром от таверны несло за милю, так что с ним Хоук уже свыклась; единственным, к чему привыкнуть было невозможно, оказался раскатистый храп, напоминавший Хоук рев раненого чудовища, или, скорее, сотни таких — а уж она чудовищ навидалась.
— Изабела... — Имя это Хоук произнесла так, будто оно было исчерпывающим объяснением всему происходящему. — Адмирал. Адмирал Изабела. — Та с трудом, кажется, вновь нашла ее взглядом, но, когда нашла, расплылась в наиневиннейшей из улыбок. — Иди скорей, Хоук! Он сейчас перевернется...
Как бы хороша ни была ее возлюбленная, превратить весь Скайхолд в такое пьяно-сонное царство они могли только вдвоем.
— Варрик! — Хоук вгляделась в спящих, зная, впрочем, что гнома среди них нет. — Я ведь знаю, что ты здесь. — И ты, как всегда, права. — Он помахал ей рукой из противоположного угла зала. — Не беспокойся за ребят. К утру оклемаются. А это, — Варрик поднял палец в воздух, заставляя вслушаться в усилившийся храп, — отпугнет, думаю, всех, кто посчитает Инквизицию легкой мишенью.
— А завтра что? Звон в их пустых головах будет отпугивать? — Хоук тяжко вздохнула и спихнула подозрительно безжизненное тело со стоявшего поблизости стула. — А завтра, — Изабела подняла кружку с остатками эля, — ты будешь уже далеко. — У меня, в отличие от вас, есть совесть. И она, увы, будет "далеко" вместе со мной.
Хоук с тяжелым вздохом — очередным, — плюхнулась на стул и закинула ноги на покосившуюся столешницу.
— Со мной. В отличие от вас, — она помолчала, уставившись задумчиво куда-то в стену. — Зря меня не позвали. — Прости. — Изабела, покачнувшись, встала, чтобы подойти и чмокнуть ее в щечку. — В следующий раз — обязательно.
Хоук лишь улыбнулась. Этот "следующий раз" Скайхолд определенно не переживет.
Халл/Хиссера. Халл не уверен в себе, мир большой, непонятный и запутанный со всеми этими своими трансакциями и реверансами, попытки вести беседы с сопартийцами как правило заканчиваются неловкостью. А кунари-маг такая вся из себя надежная, молчаливая (Халл не в курсе того, что она не может говорить) и спокойная в эпицентре столь же чуждой ей системы взглядов и ценностей. Поэтому к ней так неудержимо тянет. Хоть А, хоть Н.
– Хоук, на тебе лица нет. Давай, выпей ещё глоточек эля и выкладывай уже. Варрик внимательней посмотрел на подругу. Зачем-то же она к нему пришла. Мариан вздохнула и лишь качнула головой. – Ты не понимаешь, Варрик. Я не хочу об этом говорить. – О чём? О вашей ссоре с Фенрисом? Не смотри на меня так, мысли я читать не умею, но только слепой не заметит, что у вас что-то не сладилось. Эльф с утра был жутко хмурый. Ещё больше, чем обычно. Хоук издала протяжный вздох. – Так что за кошка между вами пробежала? – Варрик мог быть настойчивым, когда хотел. – Да не в кошке дело. Ночью всё было чудесно. Создатель, я так ждала, когда он наконец решится… – И что потом? Что произошло утром? – Он ушёл, Варрик. – Мариан залпом допила остатки эля и подозрительно всхлипнула, отставив пустую кружку в сторону. – Ушёл? И всего-то? Дорогая, мужчины… – Он не придёт больше! – крикнула она и швырнула кружку в стену. От её беззвучного плача Варрику стало не по себе. Гном видел Хоук разной, но что должен был сделать эльф, чтобы заставить её пролить слёзы – он не представлял.
Хоук пила вторую кружку, когда Варрик понял, что его беспокоило все время с момента ее появления в «Висельнике» этим днем. Она пришла очень рано. Мелочь, казалось бы. Может, не в этом дело? — Хоук, все в порядке? — А что должно быть не так? — усмехается и пожимает плечами. И Варрик верит.
Он зашел к ней перед походом на Рваный берег — она сильно опаздывала. Бодан ему рассказал. Как Фенрис был у нее ночью. Как ушел, фактически сбежал, еще до рассвета. Варрик поднимался к Хоук в спальню, пытаясь как можно правильнее подобрать вопрос. Слова не шли. — Хоук, все в порядке? — спрашивает, наблюдая, как она натягивает сапоги, сидя в изножье кровати. — Да, просто засиделась с мамой за завтраком, — говорит и поднимает на него взгляд. — А что? «Я не об этом!» — хочет воскликнуть и вытрясти из нее всю правду, но молчит. Может, все и не так плохо? А мрачненький не показывается уже неделю просто потому, что это ведь Фенрис?
— Хоук. Она лежит на узкой койке в лечебнице Андерса. Плечо и левая нога туго забинтованы. Прошлой ночью она полезла разбираться с бандитами в Нижнем городе. Ее нашел отряд Донника — без сознания и израненную. Хоук открывает глаза и смотрит вопросительно. — Все в порядке? — а интонация говорит: «Я знаю, что нет». Варрик отлично распознавал ложь — в Торговой гильдии иначе никак. Он видел, что Хоук лгала. Просто очень хотел поверить, что ее ответы — правда. И Хоук понимает. Отводит взгляд и отворачивается. Затем поднимает здоровую руку и закрывает ладонью глаза. — Нет, Варрик. Не в порядке.
— Хэй, Хоук, а я к тебе с дружеским визитом и лекарством от душевных ран! Варрик звонко выдернул зубами пробку из бутыли вина, входя в гостиную. Пробка, правда, была загодя выдернута и потом воткнута на место, но на какие только ухищрения не пойдёшь ради желаемого эффекта. — Душевные раны? — Хоук отвернулась от камина, непонимающе нахмурив лоб. — Одна пташка напела мне, что Задумчивый тебя… — неопределённо махнул бутылью гном. После краткой неловкой паузы Мариан расхохоталась звонко и вовсе не подобающе убитой горем девушке, после чего лихо подвернула подол и без того короткой домашней мантии, демонстрируя бедро. Варрик честно пытался сфокусироваться на двух полумесяцах блеклых шрамов. Получалось неубедительно. — Когда Мабари было чуть больше полугода, то он прихватил меня чуть не до кости, — обличительно ткнула пальцем в «полумесяцы» Хоук, — а месяц спустя кинулся защищать меня от медведя, на которого я наткнулась в лесу. Мабари выразительно запыхтел со своего места у камина. — Из этой истории я не вынес ничего, кроме того факта, что у тебя скверная фантазия, раз своего мабари ты назвала Мабари, — Варрик с сожалением проследил за опускающимся подолом. — А должен был вынести тот факт, что я — урождённая ферелденка, а Андерс, обзывая Фенриса диким псом, был не так уж неправ. Вернётся он, не сейчас — так позже. — Но выпить-то мы выпьем? — уточнил Варрик, глядя на ухмыляющуюся Хоук. — Я — урождённая ферелденка, — назидательно воздела палец Мариан, — поэтому погоди, сейчас я спущусь в погреб и принесу ещё. И Варрик, не удержавшись, рассмеялся, решив, что завтра обязательно ощиплет перья пташке, спевшей о разбитом сердце.
— Всё-таки у вас это случилось? Хоук, не отрываясь от бутылки, умудрилась кивнуть. Варрик потер руки. — Так тебя можно поздравить? И меня тоже, я ведь на три золотых с Изабелой поспорил, что у вас всё случится. — Нельзя меня поздравить, — хрипло сказала Хоук и вытерла губы. Вид её говорил лучше всяких слов. — И какого ты спорил на мои отношения с Фенрисом? — Почему бы и нет, дело-то верное, — Варрик пожал плечами с удивлённым видом, словно спрашивая, что он такого сказал. — Ну хочешь, с тобой выигрышем поделюсь? — Не надо. Мне не это нужно сейчас. Она снова сделала большой глоток, и Варрик похлопал её по спине. — Что случилось-то? Не оправдал твоих ожиданий? В бою — герой, а в постели оказался так себе? Она досадливо поморщилась, дернула плечом, отбрасывая его руку. — Хватит тебе. Всё было прекрасно, но потом… потом он ушел, вот так. Варрик цокнул языком, подобрал с пола другую бутылку вина и сунул ей взамен опустевшей. — И не просто так ушел, да? Вы поссорились? — Нет, просто… — Хоук вздохнула, покачала головой. — Вот как получается, а? Сначала всё хорошо, думаешь — наконец-то сбылось! Пять лет его ждала, пять лет терпела… А всё напрасно. Не везет мне с мужчинами, Варрик. Тот снова сочувственно погладил её по спине. — А ведь с ним, небось, тебе хорошо было, раз так убиваешься… — Да! — она кивнула, шмыгнула носом и продолжила мрачно: — Он такой, понимаешь, нежный, такой понимающий… — А татуировки у него только на руках или по всему телу? — Везде, и это очень красиво, — мечтательно сказала Хоук, погружаясь в воспоминания. — В темноте они чуть светятся… — Так вы только в темноте это делали? Хоук смущённо отмахнулась и хихикнула, щёки её порозовели. — И при свете, и в темноте, когда камин погас. — Вот это вы даете! Небось, как только ни пробовали — и сверху, и снизу? Хоук снова захихикала: — Вот ещё, все тебе расскажи. Стой, у тебя в руках бумага и перо? — Ну да, — невозмутимо сказал Варрик, даже не потрудившись убрать названные предметы. — Я же пишу о тебе книгу, важна любая мелочь. Он никогда не видел Хоук такой злой, как в тот момент, когда она выталкивала его за дверь. И не слышал, чтобы она так кричала. — Я тебе душу изливала, доверила самое тайное, а ты!.. — А что я? — отозвался Варрик через дверь. — Ну хочешь, с тобой поспорю, что помиритесь вы с твоим мрачным эльфом? Не вернётся к тебе — так хоть деньжат получишь. Ответом ему был удар в дверь и звон разбитого стекла, а следом такая ругань, которую никак не ожидаешь услышать от девушки. — Надеюсь, бутылка была пустой! — крикнул он в ответ, оправил одежду, вздохнул и побрёл прочь, бормоча под нос: — И чего бы не согласиться, дело-то верное.
Страж останавливается, коснувшись пальцами горящих висков; они бесконечно в дороге — снова в поисках того, чего, в общем-то, может и не быть.
— Я хотел бы помочь тебе, кадан. Но это не в моих силах. — Ты уже помогаешь, Стен.
Страж слабо улыбается — Стен не понимает, почему; он уже привык, впрочем, что ее смешат совершенно не кажущиеся веселыми вещи. Привык, что ее смешит дышащая ей в затылок смерть.
— Если этого достаточно — хорошо. — Ты здесь, со мной. Этого... более, чем достаточно.
В горах не спрятаться от ветра, дует и в лицо, и в спину; Стен подает ей руку — она цепляется за нее так, будто горячие даже в такую метель ладони и есть то лекарство, которое они какой месяц ищут. Которое нужно ей.
— Нужно торопиться, кадан. — Чтобы успеть, пока я коньки не отбросила? — Она глухо посмеивается. — Не волнуйся, не сегодня. Да и не завтра. Мы, Серые Стражи, умираем только в бою.
Стен сдержанно кивает, делая вид, что согласен. Как каждый вечер делает вид, что не замечает покрывающие ее тело моровые пятна.
Солас, Имшаэль, Инквизитор; Имшаэль прекрасно знает, кто такой Солас, и хочет поделиться этим знанием с Инквизитором. Солас всячески мешает. Условие ли это сделки (как девственники) со стороны демона или безвозмездное желание помочь/поглумиться - на усмотрение автора.
Когда Лавеллан спрашивает, почему он решил помочь Инквизиции, Имшаэль только смеется. - Корифей скучен, - отвечает он. Он вообще говорлив и внешне дружелюбен; Лавеллан постоянно приходится напоминать себе о Суледин и красном садике в белых снегах. – Он свой выбор сделал тысячу лет назад, и теперь только прется к цели, как эдакий моровой бронто. К тому же, у него нет чувства юмора. Лавеллан неприятно это признавать, но ей нравится беседовать с демоном: как и Коул, он видит потаенные уголки чужих душ, но его взгляд не похож на взгляд Сострадания. Имшаэль-садовник, Имшаэль-мучитель. Солас предупреждал ее: этот демон опасен, опасней многих. Он очень стар, - говорил Солас и хмурился, - гораздо старше, чем ты можешь вообразить, и Тень хранит ужасные отголоски его деяний.
- Я прошу лишь одного, миледи: стоять за твоим троном в зале суда, - говорит Имшаэль. – За это я буду служить тебе, пока не придет время делать выбор. - Какой выбор? – непонимающе спрашивает Лавеллан, и демон глумливо смеется. - Ах, милое дитя! Сейчас ты идешь по пути, выбранному не тобой, и кукловод за твоей спиной тянет за нити. Но однажды, - Имшаэль делает «ножницы» из указательного и среднего пальца, и размахивает ими перед лицом Лавеллан, - однажды нити оборвутся. Солас еще предупреждал: не верь ни единому его слову. Не поворачивайся к нему спиной. Стоило убить его еще там, в крепости.
- Я буду следить за тобой, - однажды обещает Солас, и кристалл на конце его посоха воинственно вспыхивает. На этот раз Лавеллан здесь нет: только они двое, да белая тишина Морозных Гор. – И если позволишь себе лишнее, то я отправлю тебя в такие глубины Тени, что еще тысячу лет ты будешь слабее виспа. Имшаэль разводит руками. - Какие оскорбительные подозрения! Я просто смотрю. Мне даже ничего не надо делать. - Хочешь уверить меня, что не ведешь никакой игры? – Солас подносит наконечник посоха к ухмыляющейся физиономии демона. - Какой еще игры, хареллан? Довольно и той, что ведешь ты. Однажды вся ложь, что ты носишь в себе, созреет и прорвется, забрызгивая все вокруг, и тогда… Ледяная вспышка срывается с посоха. Имшаэль отскакивает в сторону, приземлившись на четвереньки, как большой кот, и хохочет так, как будто не находится как никогда близко к развоплощению. - Я просто хочу быть рядом с миледи Лавеллан! – весело кричит он. - Я хочу быть рядом, когда придет ее время делать выбор.
– Девственники? – Лавеллан задумчиво ковыряет рукоять кинжала. Кончик носа смущенно порозовел, так ей нравится эта мысль. – А сколько девственников?
Имшаэль исподтишка наблюдает за ней, жадно обшаривает взглядом метку. Инквизитор похожа на пирожное, бело-розовая и сладкая до тошноты, с блестящими светлыми глазами и волосами, стянутыми за заостренные уши.
– Да, девственники и девственницы, Инквизитор. Много. – Он облизывает губы, небрежно мажет взглядом поверх инквизиторской макушки. На самом деле он говорит не с ней, тот, к кому обращается Имшаэль – прекрасно его понимает.
Солас хищно жмурится.
– Она милая девочка, – мысленно говорит Имшаэль, встречаясь с ним глазами. – Бестолковая. Как раз в твоем вкусе, и как раз девственница. Ты же любишь девственниц и девственников, Фен'Харел, не так ли? Свежих. Пряных. Хрустящих. С румяной корочкой от жертвенных костров.
Имшаэль делает страшные глаза, зажимает себе рот.
– Или ты не сказал ей?
– Не лезь не в свое дело, – бессильно отвечает Солас.
Имшаэль глумливо смеется. Белый лед под его ногами розовеет, трескается, ощетинившись красными кристаллами.
– А то что, Фен'Харел? Убьешь меня? Смотри, не порвись. Силенок в обрез, а они тебе пригодятся.
В глазах Соласа мелькает печаль.
– Что тебе нужно?
– Ничего. Я пошутил. Я ничего не скажу ей о тебе, можешь не беспокоиться.
– Даже так? – Солас недоверчиво усмехается. – Но почему?
– Потому что не о чем говорить. – Имшаэль подносит к глазам ладонь, на которой расцветают ядовитые поросли лириума. С хрустом сжав кулак, он швыряет Соласу в лицо алое крошево. – Потому что ты больше никто, Фен'Харел. Ты мертвец. Отголосок эльфийских легенд. Этот мир мой, твое время ушло, навсегда. И заметь, ты сам это выбрал.
Голос Кассандры холоден, но выглядит она довольной: — Я смогла. Выжгла лириум в его крови, Самсон чист и безопасен для тебя, — и уходит, перешагнув едва живого красного храмовника, у того все лицо перемазано черно-бурыми слезами. У Самсона еще осталось достоинство: он скребет ногтями камень, пытаясь подняться, кое-как усаживается, прислонившись к холодному камню подземелья, скалит зубы, выпачканные в крови. У Тревельян презрение и брезгливость мешаются с жалостью и подобием уважения. — У нас в Круге, — хрипит Самсон, откидывая голову, и Тревельян наблюдает, как дергается его кадык на заросшей щетиной шее, — шутили, что каждая магесса обязана влюбиться в храмовника. Его смех больше похож на скрип кузнечных мехов. Тревельян дергает краем рта — в ее Круге тоже была такая шутка. Она усаживается на корточки перед Самсоном и приставляет к губам свою фляжку с водой: — Хотя бы на одну ночь, — продолжает она его шутку. Самсон глотает воду, выпивая почти половину за раз, и отворачивается: — Понятно теперь, почему ты такая сука, — смеется он уже нормальным голосом. — У нас говорили «хотя бы на день».
«Ничего не случится, если я посмотрю», говорила себе Эвелин, приходя в лабораторию Дагны и наблюдая за ее деловитой возней с Самсоном. «Это ради блага Инквизиции».
Как и все маги, Эвелин опасалась храмовников. Ей была чужда их суть – суть разрушителей, жестоких и грубых, равнодушных к тончайшим сплетениям магии. Пугала их сила, слепая, безжалостная, сметающая все на своем пути.
Самсон источал эту силу, а лириум окрашивал ее в алый.
Эвелин отдавала себе отчет, что трется вокруг Самсона, как голодная кошка. Коснуться плеча, обнаженного и горячего, ощутить жар под ладонью, ток крови, движение мышц. Впитать его силу.
Поймав ее взгляд, Самсон криво усмехался, «я знаю, чего ты хочешь», словно говорил он, но Эвелин не отводила глаз, бесстыдно пялясь в ответ.
Однажды, пробормотав нечто вроде «невозможно работать», Дагна отшвырнула перо и выскочила за дверь.
Мгновение спустя Эвелин обнаружила себя прижатой к стене с задранной до подмышек курткой. Самсон целовал ее, жадно, немного зло, грубо лаская грудь жесткими ладонями. Его колено упиралось Эвелин в пах, лишая возможности сопротивляться.
Но Эвелин не хотелось сопротивляться. Ее тело желало Самсона. Он – красный храмовник, и сладкий яд, разлитый в его крови, дурманил, возбуждал, кружил голову.
Внезапно он отпустил ее.
– Что это было? – Эвелин подтянула штаны, стараясь выглядеть оскорбленной, вытерла кровоточащую губу рукавом.
– Так, проверил кое-что. – Самсон отстранился, пряча улыбку. – В нашем Круге шутили, что каждая магесса обязана влюбиться в храмовника. Хотя бы на один день.
– Нет, днем – нет, – сообщила из-за спины вернувшаяся Дагна. – Днем мы работаем. Будьте добры, Инквизитор, влюбляться и все прочее, не относящееся к делу, – по ночам.
В своем столе командор Каллен неумело прячет инструкции из Денерима. Пробравшись к нему в кабинет, Железный Бык взламывает ящик ногтем, вынимает их, перечитывает, запоминает. Затем рисует мужские гениталии на полях и, смеясь, – в следующий раз пусть спрячет получше – кладет на место.
Кассандра следит за Быком, мстительно закусив губу, бывших шпионов Бен-Хазрат не существует, уж ей-то известно. Увлекшись, Кассандра не замечает гадюки, обвившейся вокруг сапога. Доспехи Кассандры надежны, но и Верховная Жрица может быть только одна.
Варрик Тетрас прячет в корешках своих книг, которые дарит Кассандре, редчайшие слитки пурпурного лириума. Их эманации смертоносны, но не для Искательницы; их контрабанда карается смертью, но не для неваррской принцессы. Кассандра берет книги в поездки и по утрам злится, перебирая разбросанные вещи, клянясь отчитать нерадивых прислужниц. Чей-то труп всплывает в реке, но кому есть до этого дело.
Жозефина Монтилье сует пальцы в рот после каждой трапезы, щедро запивая отваром семян пророческого лавра, сильнейшего и редчайшего противоядия в Тедасе. Она снова и снова подкладывает яд тайному канцлеру за обедом, недоумевая как корень смерти в смеси с феландарисом все еще не подпортил цвет лица сестры Соловей.
Тайный канцлер вспарывает животы узникам в тюремном подвале, вынимает блестящие от слизи внутренности, старательно расправляет их бледной рукой, всматривается – до тех пор, пока реальность не треснет по швам, испуская зловоние гниющей плоти. Мертвые не лгут никогда. Лелиана тоже не лжет, надежно храня кровавые секреты под семью сильверитовыми замками. Их время еще не пришло.
Под покровом ночи Эвелин Тревельян пробирается в башню Тайного канцлера и, имитируя знакомый почерк, пишет письма в Орлей, скрепляя их канцлерской печатью. Численность войск Инквизиции. Тайны союзников. Взятки, источники лириума, контрабанда. После чего возвращается в постель к Блэкволлу и засыпает, доверчиво закинув ногу ему на бедро.
Блэкволл ждет, пока дыхание Эвелин затихнет, станет призрачно-легким, бесшумным. После чего нащупывает нож под подушкой. Награды за смерть Инквизитора хватит на десять жизней. Он колеблется, сжимая холодную рукоять, глядя, как тревожно опускается и поднимается грудь Эвелин.
Не сегодня, решает он наконец, и нежно целует свою леди в сонные губы.
Имшаэль сидел на заснеженных ступенях крепости и ждал. Вконец заскучав, он даже размышлял над тем, чтобы вздремнуть – тело требовало – но Дух Выбора тут же прогнал прочь эту мысль. Последний его визит в Тень был довольно комичен, и развлекаться подобным образом он сейчас не был готов. «Обращаться ко мне после того, как бросил здесь совсем одну? — Зибенкек страшно злилась. — Ты заигрался реальным! И я не буду тебе помогать, пока не осознаешь эту свою ошибку! Нужно одержать Искателя? – К Зависти иди. А я посмотрю, как ты будешь дальше единолично соблазнять храмовников, ловить девственников и прыгать из разрывов. И моих подопечных тебе не дам! Ни один демон Желания не пойдет за тобой и этим... этим... » Воспоминание рассеялось. Имшаэль помотал головой, прищурится, посмотрев на солнце, и тут же чихнул. Он ведь теперь живой. И пусть у него нет девственников, а демон Зависти мертв... цветы в его саду растут и распускаются алым. Он ждет Инквизитора, и их разговор, наверняка, будет очень интересным. А о следующей встрече в Тени со своей Зибенкек он помечтает позднее.
Расаан и/или другие оригинальные героини (не менее трех): исполнение служебных обязанностей - умственной или мелкой ремесленной работы у женщин-кунари после рождения ребенка и пока еще кормления грудью - отношения с коллегами, изменения в работе в силу рождения детей, взаимодействие с другими женщинами. Джен, повседневность, А-.
Орсино/Мередит. Мередит всегда была жесткой, принципиальной, но адекватной и справедливой женщиной. Красный лириум это изменил. Орсино наблюдает за метаморфозами и пытается понять, что происходит. Юст.
Хоук казался Орсино не человеком, а заклинанием — он вечно шел куда-то, делал что-то, совершенно не думая о последствиях, и способности бездействовать, казалось, был лишен начисто. Говорили, Защитник поднялся из самых низов, был контрабандистом или наемником — Орсино охотно верил слухам и подозревал, что Хоук и в преступном мире успел наделать шороху. Теперь, когда в его руках оказались титул и власть, ставки стали выше, на кону было множество жизней, а Защитник продолжал делать то, что считал нужным, ни на кого не оглядываясь.
Орсино был от него в ужасе — и некотором восторге.
Привыкший всегда идти напрямик, Хоук не скрывал своих намерений: заявившись однажды в кабинет Орсино с корзиной благоухающих яблок, он решительно заявил:
— У вас слишком измученный вид. Кто-то должен о вас позаботиться, — и, помедлив секунду, добавил: — Например, я.
— Вы собираетесь меня подкармливать? — уточнил Орсино.
Хоук весело фыркнул, прищурил бесстыжие глаза, и Орсино почувствовал, что краснеет невольно.
— Не только.
Весь чувственный опыт Орсино сводился к нескольким эпизодам в далекой юности, когда друг и сосед по комнате лазал к нему в кровать после отбоя. Потом Орсино повзрослел, умерла Мауд, пришла к власти Мередит, и больше всего в жизни Орсино начали волновать два вопроса: как сберечь учеников и как, проснувшись посреди ночи, подавить нервную дрожь и успокоить сердцебиение.
"Это совсем неуместно! — панически подумал Орсино. — Он не может... и я не могу!"
Карвера Хоука и Натаниэля Хоу многое объединяет. Они оба – ферелденцы, жившие в Вольной Марке. Им обоим из всех женщин мира нравятся тонкокостные большеглазые эльфийки. Их обоих бесит, когда их начинают судить по тем, в чьей тени они невольно находятся. Но кроме того, они видят друг в друге братьев, которых у них никогда не было. У Карвера вместо прямолинейного до грубости и наглого отступника-малефикара теперь спокойный и улыбчивый лучник, в крови которого нет ни капли магии. У Натаниэля вместо алкоголика, погибшего на войне, ‒ блюдущий трезвенность воин с впечатляющими боевыми навыками.
Иногда Карверу кажется, что Страж-Констебль Хоу стал ему ближе, чем родители или брат с сестрой. Они едят вместе, сидя бок о бок в обеденном зале Башни Бдения или привалившись к стене очередного пустынного тейга. Они засыпают рядом во время очередной вылазки, и Карвер раз за разом разглядывает лицо своего командира, прежде чем уснуть. О тренировках или обычных путешествиях в Амарантайн за покупками даже речи не идёт. Иногда же Карвер жалеет, что Натаниэль не стал ему кем-то большим. Кем-то, кому можно плакать в шею, как маленькому, после получения известия о гибели матери. Или забираться в кровать, рассказывая об ужасающе древнем порождении тьмы с Зовом, подобным Архидемонову.
‒ Ты отправляешься в Андерфелдс, ‒ говорит Натаниэль как-то вечером. – Ты и ещё группа Стражей. ‒ Зачем? – Карвер не привык спорить со старшими по званию, но они сидят вечером на залитых закатным солнцем ступенях Башни в обычных штанах и рубахах, а следующее патрулирование будет только завтра. ‒ От Командора Кусланда давно не было вестей. А наши собратья из Орлея начали писать о странном недуге, который заставляет слышать их Зов намного раньше времени. Мне не нравится, к чему это идёт, и я хочу, чтобы ты был в безопасности. Твой брат, кстати, со мной согласен. ‒ Натаниэль, это смешно, ‒ Карвер настолько возмущён, что не знает, как выразить свой гнев. – Во-первых, я твой заместитель. Во-вторых, я Серый Страж, а мы никогда не бежали от долга. Отчего теперь я должен быть, как ты выразился, «в безопасности»? ‒ Карвер, ‒ светлые глаза Натаниэля смотрят пронзительно и сильно, ‒ я хочу, чтобы у Башни Бдения оставался хотя бы один адекватный командир, если со мной что-нибудь случится. У Карвера на языке крутятся тысячи возражений, но они стихают под этим острым взглядом.
Когда два их отряда останавливаются на привал у очередной развилки, чтобы потом разойтись каждый в свою сторону, Карвер не выдерживает и подходит к Натаниэлю. Тот о чём-то вполголоса говорит с навигатором, но, бросив взгляд в его сторону, кивком отпускает собеседника. ‒ Ты уверен в том, что ты делаешь? – без обиняков спрашивает Карвер. Они стоят недалеко от людей, но достаточно, чтобы можно было обойтись без субординации. ‒ Да, ‒ Натаниэль чуть улыбается, а потом хлопает Карвера по плечу, ‒ не бойся, когда ты вернёшься, Башня будет незыблема, как обычно. Прикосновение отдаёт жаром по всему телу, но сейчас не время и не место. Карвер отрывисто кивает и отходит к своему отряду, чувствуя, как чужая рука безвольно соскальзывает вниз по спине.
Пробуждение и сборы проходят быстро. Уже через пятнадцать минут оба отряда готовы и расходятся в разные стороны по извилистым дорогам порождений тьмы. Натаниэль и Карвер уходят последними – ещё раз повторяют условные сигналы и метки, договариваются писать не реже раза в неделю. После прощания Карвера разворачивается, чтобы уйти, но внезапно чужие руки обнимают его со спины, а чужое дыхание обжигает затылок. Карвер расслабляет резко одеревеневшее тело, а голову откидывает на чужое плечо. Им позволено всего несколько мгновений, пока прижатые к виску губы и сильные объятия не оставляют после себя ощущения прохлады и потери. Карвер глубоко дышит и, не оборачиваясь, идёт за своим отрядом. Натаниэль смотрит ему вслед, пока тот не скрывается за поворотом.
Исполнение №2, внелимитИсполнение №2, внелимит Карвер, кажется, не изменился за два года – или наоборот, изменился очень сильно. Натаниэль вглядывается в него, подмечая неглубокие морщины в районе губ, напряженную складку между бровей и пытливо сощуренные глаза. Сильно отросшие волосы, чтоб не лезли, забраны на затылке в маленький хвост.
От их отряда осталось семеро из почти двадцати. Натаниэль читал скупые строчки о потерях, о поисках Кусланда, о странных подземных толчках, а сам видел, как Карвер задумчиво трогает губы, когда пишет эти послания рядом с очередной лавовой рекой.
И вот они стоят там же, где и расстались. Пауза при встрече затягивается едва ли на несколько секунд. Наконец, Карвер отмирает и слегка ухмыляется. – Ну что, – говорит он голосом хриплым, будто молчал уже несколько дней, – потрепала вас Инквизиция, а? – Зато ты, друг мой, как будто из покоев Императрицы Орлейской только что вышел, – не остаётся в долгу Натаниэль. Смех обоих отрядов разряжает обстановку. Стражи встряхиваются и идут друг другу навстречу, чтобы обменяться новостями, спросить о близких, погоревать вместе. Только их командирам почему-то не до улыбок. Они не двигаются до тех пор, пока два перемешанных людских потока не успокаиваются рядом с разожженными кострами. – Мне очень жаль, – начинает Натаниэль. – Твой брат… – Мой брат сам выбрал свою судьбу, – отрезает Карвер. – Зато милорд Кусланд был счастлив – его дружок выжил. – И стал Стражем-Командором Орлея. Карвер хмыкает. Его хочется спросить обо всём сразу – нашёл ли Айдан лекарство, вернётся ли, встретили ли они Архитектора вновь, слышали ли Зов Старшего. Обсуждение может подождать и до Башни, но странное волнение заставляет мысли лихорадочно метаться. – А ты как?.. – Ну ты сам как?.. – начинают они одновременно, но, смешавшись, застывают и смеются. Улыбка преображает Карвера, делает его вновь девятнадцатилетним мальчишкой, который только-только очнулся от скверны, медленно пожиравшей его организм. Натаниэль чувствует себя одновременно древним драконом и щенком мабари рядом с этим знакомым незнакомцем. Карвер же подходит почти вплотную, смотрит неожиданно ласково и шепчет: – Я очень скучал.
...и жар от губ Натаниэля ничуть не меньший, чем от его рук.
— Элисса, — устало отложил планшет Натаниэль, — мы с тобой вместе выбивали гранатами логово Матери, отстреливались от генлоков, даже огра ты пыталась отвлечь на себя, а потом обкалывала меня всем содержимым аптечки. Ты меня в Орден призвала и глаза на отца открыла… Мы встречаемся уже год, в конце концов! Может, все-таки хватит постить мемы с пьяным мной на «Фейсбуке»? — Нет, — ехидно ответила Куссланд и, поставив Хоу парочку засосов на шее, продолжила обрабатывать фотку с надписью «Личный дурак командора Кусланд» к его нынешней аватарке. Натаниэль тяжко вздохнул. Месть за пьянство на корпоративе преследовала его до сих пор.
Внутренний двор Казематов заливал солнечный свет — весна нагрянула неожиданно рано, и Самсон со Стефаном сняли шлемы, сидя на ступенях. Стефан рассказывал об Андерфелсе, откуда прибыл пару месяцев назад, Самсон, прижмурив глаза и вполуха слушая, лениво оглядывал внутренний двор — и привычно споткнулся взглядом о Мэддокса.
Тот говорил с кем-то из младших и то и дело звонко смеялся, запрокидывая голову; в широком воротнике становились отчетливо видны изящно выступающие ключицы, солнце отливало медью в каштановых кудрях.
Самсон торопливо отвел взгляд, чтобы не пялиться слишком уж откровенно, но Мэддокс успел почувствовать — как будто дар у него был такой — и спустя пару мгновений уже шел к ним.
Стефан приветливо поднял ладонь и, когда Мэддокс с улыбкой кивнул, с неохотой поднялся.
Самсон махнул рукой ему вслед; Мэддокс сел рядом, пачкая красивую мантию в пыли, уперся ладонью позади себя — так близко к руке Самсона, что они ненароком соприкоснулись пальцами.
— Не так уж здесь и плохо, да? — негромко поинтересовался Мэддокс и помотал головой, когда ветер швырнул волосы ему в лицо.
Самсон удержался от желания заправить каштановую прядь ему за ухо и нехотя согласился:
— Да. Не так уж и плохо.
Адресованное не ему письмо, подписанное аккуратным почерком Мэддокса, жгло внутренний карман.