Нет ни слов, ни музыки, но то была прекраснейшая из песен им услышанных. Алистер проснулся и сел в постели, пытаясь отыскать источник звука, пока не понял — изнутри. — Я Серый Страж, я нужен своим братьям и сёстрам, — зашептал Алистер, унимая напевы в голове, и повернулся, заслышав сухой смех из угла комнаты. В зеркале качнулась неведомая тварь: высокая и неясная, словно лохмотья, насаженные на жердь от чучела. — Я король, я нужен своим подданным, — шепнул он. — Я король! — воскликнул он и проснулся по-настоящему, заставив заворочаться спавшую рядом Кусланд. — А я — Бог, — прошелестела ему в ответ позабытая Элиссой на столе книга о тевинтерских магистрах.
Он не сказал никому. Банн Теган был уверен, что это очередная дипломатическая поездка в Орлей. Анора с дежурной холодной улыбкой подала ему руку для поцелуя на прощанье. Слуга подвёл коня: — Ваше величество, отряд сможет двинуться через четверть часа. — Я встречу их у главных ворот, не люблю долгих прощаний. Рассветное солнце едва тронуло шпили Форта Драккона, когда он свернул с основного тракта и повернул на юго-запад едва заметными тропами. Спустя несколько часов пути он начал ощущать чужое присутствие. Словно звонкий голос вплетался песней в нестерпимый рёв. Он спешился и, постоянно оглядываясь, свёл лошадь с тропы. Ему хотелось спать, но сон уже давно перестал быть средством отдыха, превратившись в сплошной кошмар, прорывающийся в реальность. Устроившись под раскидистыми ветвями в стороне от дороги, он прикрыл веки и замер в ожидании. Казалось, что рёв начал стихать, уходя на второй план. Голова налилась тяжестью и он провалился в сон.
Амелл вышла из укрытия и опустилась рядом с тем, чей покой старалась беречь все эти годы. Рёв в её голове сметал плотины заклинаний, отбирал силы и требовал новую жертву. Она размотала бинт на запястье и, закусив воротник, вскрыла ещё не зажившую рану. Магия, напитанная кровью, хлынула сквозь неё, даря хрупкий сон её цели. Она не могла помочь себе, но могла облегчить его путь, оградить его разум настолько, насколько хватит её сил. А затем раствориться, пропасть. Его выбор был сделан давно, только вот она так и не могла с ним смириться.
– То, как ты смотришь на него. В твоем взгляде нет страсти, – начал Стэн, когда Эдукан в ежевечернем обходе подошла к его палатке. Середа слегка улыбнулась. – Снова изучаешь меня? Мне нравится твоя любознательность. Как понимаю, речь об Алистере. – Да, – кивнул кунари. – Ты делишь с ним ложе, но не потому, что он привлекает тебя, как мужчина. Тогда почему? Гномка внимательно на него посмотрела. – А сам как думаешь? – Ты говорила – он должен стать королем. Ты любишь власть, но королевой тебе не быть. Я бы сказал – ты привязываешь его к себе, чтобы сделать своей марионеткой. Это дальновидно. Середа помолчала. – Это… слишком прямолинейный ответ, друг мой. Ты прав лишь отчасти. Да, я привязываю его к себе и буду им управлять: он не умеет быть королем, и мне предстоит его научить. Ферелдену нужен разумный правитель, а Ордену, который мне придется восстанавливать, нужен покровитель, крепко сидящий на троне. Но у меня мало времени. Поэтому я сделала так, чтобы принц смотрел мне в рот и запоминал каждое мое слово. – Ты поступаешь, как тамассран – учишь от головы, а не от сердца, – задумчиво сказал Стэн. И вздохнул. – Значит, ты все-таки женщина, кадан.
— Еще хорош яд виверна. Или «Поцелуй Тени». — Так они дорогие. Один пузырек стоит больше, чем всё в этой повозке! — А что, ты хочешь сказать, что герцога или маркиза будешь травить каким-то банальным корнем смерти? — А феландарис на что? — Ну... Он, конечно, неплох, но сама понимаешь, как-то некрасиво убивать высокородную особу такими средствами. Зеленые пятна, пена изо рта... — Хорошо, а если, к примеру, смешать... Алистер, наконец, не выдержал такого издевательства над ужином. — Так! Хватит! Идите-ка вы оба куда подальше. Я сам всё приготовлю. Лелиана и Зевран послушно удалились, и, убедившись что чахлый куст надежно укрывает их от взора Стража, торжественно пожали друг другу руки. Просто они оба не любили готовить.
Зевран недавно принят в отряд, первые впечатления от команды. Желательно, но не обязательно "Единственное разумное создание - мабари. И тому с именем не повезло"
Кодекс: заметки Зеврана. "Я задаюсь вопросом - как этот бродячий цирк сумел одолеть Антиванского Ворона? Винн - прекрасная грудь, но излишне заботлива. Надеюсь, про плащ для кунари мне послышалось. Морриган - какая фигура, какие глаза! Если бы не дурная привычка превращаться в паука со злости... Лелиана - ох, этот фанатизм! Но из барда не сделаешь монашку, как ни старайся. Мабари - единственный разумный, и тому с именем не повезло. Кто назовет собаку Сорисом? Стэн - потыкать бы его палочкой, но хочется жить. Это голем или живое существо? Алистер - какой милый девственник. Как он от морковки не краснеет? Огрен - рядом с ним ГЛУБОКО НЕ ВДЫХАТЬ! Похмелье обеспечено. Страж - очаровательнейшее создание, и эти ушки, эта талия! Угрожала зарезать меня вчера, а потом подарила перчатки. Бедный, бедный Архидемон...
Этот дневник был найден в одной из покинутых лачуг в Нижнем городе. Текст сильно пострадал, но некоторые записи можно разобрать.
«Ну вот и прошёл первый месяц с нашего заселения в Киркволл. “Город цепей”, а? Скажите, как пафосно. Карвер постоянно ноет, что ему не нравится в лачуге Гамлена, но по мне, даже в нашей вонючей грязной дыре жить лучше, чем беженцам в Клоаке. Мама уже почти освоилась. Каждое утро она ходит на рынок и щебечет с торговками о ценах. И уже гораздо реже застывает с этим отрешенным лицом… Надеюсь, со временем она снова начнёт смеяться. Атенриль, кстати, взяла с Авелин слово, что когда та станет стражницей, то не выдаст ни явки-пароли, ни схроны контрабандистов. Авелин, конечно, согласилась, но мне её не жаль – меньше надо было трепать языком о своих планах. С другой стороны, трудно ждать от воина хитрости, достойной самого Чёрного Лиса.»
«Мне до сих пор снится Лотеринг. Будто мы снова дети, и Бетани жива, и папа смеётся над тем, как Карвер машет деревянным мечом. Пахнет травами и рекой, а солнце светит хоть и ярко, но не так невыносимо, как здесь. Я бы хотела съездить посмотреть, как там, но, боюсь, Лотеринг из моих воспоминаний уже никогда не вернется.»
«Гамлен периодически где-то пропадает. Я подозреваю, где именно, но когда Карвер слышит об этом, то зажимает рот руками и просит пощадить его бурное воображение. Фе, слабак.»
«Город странный, но люди в нём, кажется, неплохие. Даже контрабандисты, как ни странно.»
«Завтра идём разговаривать с Бартрандом. Я добьюсь, чтобы мама жила в имении своей семьи.»
«И зачем я в это ввязываюсь? — в который раз спросил себя Гаррет, уныло болтая в кружке мутное пиво. — Разве что у них на горе таверна получше…»
После Киркволла он старался избегать оживлённых трактов и за последнее «э, а сколько же времени прошло?» не пил ничего лучше, чем наливали у малоезженых дорог. Ничего вкуснее не ел. Да и не видел никого приятней смурных трактирщиков, их измождённых жён и недружелюбных посетителей. Наверное, поэтому он поначалу так обрадовался письму Варрика. Поначалу — чем ближе Гаррет подходил к Морозным Горам, тем меньше ему хотелось ввязываться в эту авантюру. Старые шрамы перед катастрофой разнылись, как перед дождём, но теперь, когда он своими глазами увидел зелёный шрам в небе, поздно было отступать.
Незаметно выплеснув остатки пива на земляной пол, Гаррет развернул карту, приложенную Варриком к письму, и прижал кружкой загибающийся край. Бродя пальцами по чернильным холмам, свободной рукой Гаррет вытянул из кармана куртки чистый клочок бумаги — последний — и замызганное перо. На удивление, чернила нашлись у трактирщика. Во владениях Инквизиции вряд ли будет возможность написать, чтоб никто через плечо не заглядывал. Придётся крюк сделать, отправить из Редклифа.
Он аккуратно вывел приветствие — и перечеркнул. Дурак. Бумаги-то мало! Но они так давно не виделись да и расстались не лучшим… Ай, разве ж это письмо? Бумажкой хоть подотрись, а он тут со своими высокопарностями! Гаррет нарисовал несколько точек, ища слова, посадил кляксу, выругался (вслух) и коротко описал, куда и зачем направляется. Прибавил, что здоров. Снова обмакнул в чернила чуть живое перо и кое-как обвёл перечёркнутые слова. Очень нежно прикоснулся к свободному от букв краешку.
Каллен лениво ковыряется в тарелке с рагу — рагу своей непонятной консистенцией и кучей тайных ингредиентов до боли напоминает то, что подавали в «Висельнике» вместе с отвратительно кислым сидром, — когда кто-то с шумом отодвигает стул напротив и бухает кружками по столу.
Хоук выглядит помолодевшим — по крайней мере, намного лучше, чем до того, как он в компании Инквизитора посетил Крествуд и Адамант. У него даже хватает сил улыбаться и растрачивать время на бессмысленные препирательства с Варриком, а о том, что он подходил к Кассандре, раскланиваясь, словно шут перед королем, по Скайхолду уже ходят истории разной степени пошлости.
— Ну, как дома, а? — улыбается Хоук. — Или лучше? Как всегда, любимчик начальников?
Каллен хмурится.
В Скайхолде хорошо и безопасно. Скайхолд — это приют для тех, кто хочет быть полезным, хочет верить и видеть подтверждение своей веры, хочет защиты за свою преданность и любовь. К Вестнице Андрасте стекаются верующие, и Инквизитор Лавеллан приходит к нему, к Каллену, спрашивая, что сказать, если она не знает ответов на бесчисленные вопросы — присматривает ли за ними кто-то и является ли она избранной. Каллен чувствует себя польщенным и раздосадованным одновременно — потому что все это уже было, потому что это уже происходило. В кошмарах, вызванных отсутствием лириума, ему мерещится теперь вместо мертвой и изломанной Амелл Лавеллан — тонкая, как тростинка, обнаженная и уже окоченевшая.
Хоук называет Киркволл, от которого его друг-отступник не оставил камня на камне, взорвав Церковь, домом, и это кажется безумно правильным. Там никогда не было спокойно, и, вместе с этим, только там Каллена не мучали ни бессонница, ни угрызения совести.
— Держи. — Хоук пододвигает к нему одну из кружек. — Я искал компании, а не молчаливую статую, которая прикидывается человеком. Может, хоть от выпивки ты расслабишься. Никогда не видел тебя расслабленным. Или ты расслабляешься по-другому и в другой компании, м?
Он разбрасывался глупыми шутками и раньше, и на эту тему — тоже, но тогда это нисколько не задевало. Сейчас... пожалуй, немного смущает.
Каллен послушно делает глоток местного эля — во рту тут же жжет и становится горько. Похоже на лириум — отчасти и очень отдаленно.
— Не думал, что ты приедешь один, — замечает он.
— Не считая Стража? — Хоук понимающе кивает. — Варрик здесь, а моя Маргаритка кочует с эльфами. Потом, когда все наладится, я к ней вернусь.
Пока они оба не покинули Киркволл, то пытались его восстановить. Хоть как-нибудь, хоть сколько-нибудь. У них даже что-то получалось: объединенные силы храмовников, городской стражи и всевозможного сброда, притащенного Хоуком, который обещал им заплатить или накормить, из Клоаки и Нижнего Города, быстро расчистили улицы. Потом пошли слухи о том, что Верховная Жрица объявит Священный Поход на Киркволл, и Хоук уехал.
— Приятно знать, что есть, куда возвращаться? — спрашивает Каллен.
Эль слабо, но развязывает язык. В голове чуть шумит.
— Еще приятнее, когда и идти никуда не нужно, — отзывается Хоук.
Он оглядывает таверну: в другом углу, на достаточном расстоянии от шумных «Боевых Быков», во всяком случае, сидят Варрик с Кассандрой (последняя упорно делает вид, что подобная компания ей не по душе, но получается фальшиво и прямолинейно неискренне), отшельник Солас о чем-то негромко переговаривается с мальчишкой-духом, сидя на ступеньках лестницы на второй этаж, взбалмошная Сэра отплясывает на столе.
Лавеллан ловит взгляд Каллена, будто специально перетягивает его на себя, улыбается, а когда получает улыбку в ответ, резко отворачивается, пряча лицо за растрепанными волосами.
— Береги ее. Мелкая, костлявая и вся такая беззащитная, а внутри — броня, покрепче всякого сильверита. А под ней — огромное и нежное сердце. — Хоук ухмыляется, допивая остатки эля из своей кружки, и поднимается на ноги. — Пожалуй, мне хватит. Бывай, Каллен.
В этот вечер за его стол Лавеллан садится, когда таверна почти преступно пустеет, и Каллен понятия не имеет, зачем просидел так долго.
— Неужели ждал меня?
И он не находит ничего лучше, чем просто кивнуть в ответ.
Тяжелая книга оттягивает руки. Изабела старается двигаться быстро и незаметно, на улицах все еще полно кунари и обезумевших от страха жителей. Хотя надо признать, Хоук и его компания на славу поработали, прорубая себе путь к Башне наместника. Хоук и его толпа социальных отщепенцев. Изабела хмыкает и крепче прижимает к себе Писание Кослуна. Она уже заплатила слишком большую цену за этот артефакт - пора извлечь из него обещанную выгоду. А Хоук пусть дальше продолжает спасать застрявших на дереве котят и заблудившихся во снах эльфенышей. Линия горизонта окрашивается алым закатным светом и Изабеле кажется, что она чувствует вкус соленого морского воздуха на языке. До Порта осталось совсем чуть-чуть. Жаль только, не успела отдать Варрику новую стопку исписанных историями листов, а Рыжей - рассказать припасенную после прогулки в "Цветущую розу" скабрезную шуточку. И Фенрис ей золотой должен. И Мэрриль... она ведь так и не показала ей тот чудный шляпный магазинчик в Нижнем городе. Хоук и его друзья. Ее друзья. — Ох, да какого черта! Изабела разворачивается на каблуках и делает первый шаг по лестнице, ведущей в Верхний город.
Каллен ворочается в постели — простыни намокли от пота. Пот сбегает по спине, вискам, носу, щиплет и без того слезящиеся глаза. Внутренности сводит спазмом, он свешивается с кровати и его вырывает желчью — желудок не принимает пищу почти двое суток. Тяжело перекатившись обратно на спину, он отстранённо глядит на ходящий в глазах ходуном потолок и не сразу замечает Амелл, сидящую на другом краю ложа, точно такую же, какую он провожал из Круга. — Ты мертва, — тяжело стонет Каллен и зажмуривается, — тебя нет. Он вновь открывает глаза, чтобы увидеть, как она наклоняется к нему и целует в лоб холодными губами, а затем теряет сознание.
Исполнение №2, 250 словИсполнение №2, 250 словВ них почти нет крови, только черная гниль и кроваво-красное стекло. К горлу подступает тошнота. На теле одного из чудовищ был медальон с потускневшим локоном и листок с аккуратно переписанной Песнью испытаний. — Гордый лев заживо сгорает в синем пламени жертвенного костра огненно-золотой веры. Все хорошо, все хорошо. Все хуже и хуже. Один демон в чужой голове страшнее десятков, сотен, разрывающихся желчно-зеленым дождем над головой. Что мне делать? Как ему помочь? Каким богам молиться, чтобы... — Коул, хватит! — Кассандра осторожно, но твердо кладет ладонь на хрупкое плечо мальчишки, обрывая сбивающуюся скороговорку, и переводит взгляд на застывшую над грудой мертвого мяса фигуру Инквизитора. — Скажите солдатам подготовить погребальный костер. Пора возвращаться.
***
Каллен не слышит скрипа лестницы. Крупная дрожь бьет измученное жаром, голодом и выжигающей разум жаждой тело. — Я встречала армии с тобой вместо щита, и... хоть мои шрамы бесчисленны, ничто... — протяжный стон прерывает произносимый в бреду стих. Нить шрама тянется глубокой трещиной от дрожащих губ и при тусклом свете будто разрезает сведенное болью лицо напополам, — ничто... — Не может сломить меня, кроме Твоего отсутствия, — собственный голос кажется Эллане далеким и сдавленным — читать вслух слова Песни Света непривычно и как-то дико. — Извини, что по бумажке, — улыбка выходит неестественной, но он все равно ничего не видит. Лавеллан делает глубокий вдох, — Создатель, хотя меня окружает тьма, я пребуду в свете. Я вынесу бурю. Я выстою. Горячая ладонь находит держащие текст псалмов пальцы и крепко сжимает. На бледных губах появляется тень грустной улыбки. — Я выстою.
Каллен не мог заснуть. Мерзкое ноющее напряжение бродило по телу, время от времени прорываясь судорогой. Ломка с натугой выкручивала его до самых костей, словно прачка белье. Пока он стоял на ногах и мог двигаться, было легче. Он почти загнал себя, несколько суток без перерыва вышагивая по комнате. Сейчас чтобы двигаться, пришлось бы ползти. Каллен мог только лежать. Он впал в зыбкое полузабытье, считая выдохи и вдохи, пытаясь хоть так отстраниться от того, что с ним происходит. Время от времени приходилось выныривать на поверхность, чтобы размять сведенные судорогой мышцы. Это когда-нибудь закончится. Завтра утром. Или через неделю. Возможно, через несколько часов он снова сможет встать, тогда ему снова будет не так плохо. В серых сумерках проплыла тень – пришел Дориан. Пробормотал что-то, улегся рядом. Стало чуть легче. Во всяком случае, не так холодно. Дориан дышит глубоко и спокойно. Считать его выдохи-вдохи приятнее, чем собственные, короткие и частые от боли. Теплые пальцы накрыли сведенное судорогой плечо. Мнут сильно, но почти не больно. Не так жестко и нетерпеливо как сделал бы он сам. «Спасибо». Получается невнятный стон. Не важно. Дориан все понял правильно. Рука двинулась дальше, поглаживая, сминая ноющие мышцы, пусть ненадолго, но, все же прогоняя отвратительную зудящую боль, от которой хотелось завязаться в узел. Так было… гораздо легче. Каллен медленно погружался в теплую уютную дрему.
Платочки, платочки… И сколько же платочков трепещет у Леди от «Мечей и Щитов»? «От шока добавлено ещё пять платочков, трепещут все». Всё-таки не зря я серию продолжил!
— Мадам-де Фер, разрешите? — Что вы задумали, дорогуша? — Я? Задумал? ну как можно, мадам-де Фер! — Обычно вы менее вежливы. Значит, вам от меня явно что-то понадобилось. Варрик мнется на пороге, что совсем на него не похоже. — Можно я вас… разгляжу? Тонкие, идеально выщипанные брови Вивьен ползут на лоб. Хваленая орлейская выдержка позволяет сохранить рот закрытым, но не будь ее — валяться бы челюсти Железной Леди где-нибудь на полу. Варрик машет пергаментным листком. — Мне для книги надо… Платье описать. — Так бы сразу и сказали, — роняет Вивьен. — Пожалуйста, только не мешайте. Изучать трактат о сложных алхимических зельях под испытующим взглядом гнома нелегко. Кажется, еще немного, и этот взгляд обретет телесность, начнет поворачивать ее — боком, спиной, другим боком. Пока же Варрик неслышным разбойничьим шагом обходит вокруг диванчика. Вивьен слышит, как царапает перо и приглушенное бормотанье. — Ее платье было… было… длинным. На плечах были валики, а спереди был разрез почти до пупка… Чтоб его, зачем я на это подписался? Мадам-де Фер хымкает, но трактат перестает ее интересовать — куда интереснее слушать, как Варрик Тетрас — плут и краснобай — не может найти слов, чтобы описать, как «сзади прям посередке волнистая ткань» спускается до подола. По истечении часа, устав от тяжелых вздохов гнома, мадам-де Фер поворачивает к нему непроницаемое лицо. — Вот что, цветик мой, — говорит она ровным голосом. — Садитесь-ка напротив, вот сюда. Варрик, окончательно растерявший весь свой бравый вид, покорно опускается в кресло. — Новинки орлейской моды в этом сезоне, — говорит мадам-де Фер так, словно рассказывает о свойствах печени дракона неразумному ученику, — это небольшие буфы и глубокое декольте. Волан непременно должен опускаться до подола, а сам подол со внутренней стороны… Варрик не верит своим ушам. Потом, спохватившись, переворачивает лист и, брызгая чернилами, начинает лихорадочно записывать. Кажется, новой книге все-таки быть.
— Если ты не прекратишь так пыхтеть, то они подумают, что мы порождения тьмы, и затравят нас мабари, — прошептала Мариан, пробираясь вдоль стены. — На кой тебе вообще сдались эти Стражи? — Ты ничего не понимаешь! — ответил ей надрывный шёпот. — Они герои! Настоящие мужики! Мне бы на них хоть одним глазком глянуть, а то забуду в вашем цветнике, как они выглядят. Увидишь их новобранцев, сама поймёшь. — Твои желания порой настораживают меня, братец, — хмыкнула Хоук. Они затаились за колоннами, выжидая Стражей. — Говорят, у них там какое-то таинство. — Уж не собрался ли ты в Стражи? Карвер замешкался, пытаясь что-то ответить, но тут послышались голоса и шаги. Из-под каменных сводов вышло двое рослых мужчин в тяжёлых доспехах. — Я же говорил, — одними губами произнёс Карвер. Мариан пихнула его в бок. Не хватало, чтобы их поймали там, где им быть не следовало. Тут мужчины расступились, и между ними показалась хмурая гномка с татуированным лицом. Вся троица прошествовала дальше, негромко переговариваясь. — Ах, — язвительно откликнулась Хоук. И лишь когда они вернулись к своему лагерю, Мариан позволила себе рассмеяться во весь голос. И смех её серебряным колокольчиком звенел над тревожным и всё никак не засыпающим лагерем. Но к Стражам примкнула Бетани. Вот только Карверу уже не суждено было это увидеть.
Стук в дверь. Мариан, перепрыгивая строительный мусор, выбежала в холл и вернулась обратно. Глаза её горели. — От Карвера! — взмахнула она конвертом. Леандра ахнула, поставила ведро и резво, как дочь, слетела по ступеням. Гамлен, бросив кисть, последовал за ней. Хоук разорвала бумагу, пробежалась глазами, хмыкнула и зачитала вслух. Воцарилась тишина. — Вот болван! — буркнул Гамлен. — Письма нормального написать не может… — Главное, он жив! — Мать утёрла слёзы. — Наверное, он ничего не рассказал, чтобы не расстраивать нас. Ферелден после Мора просто ужасен… Ах, бедный мальчик! — Мальчик пережил Остагар и киркволльское дно. Он справится. — Мариан улыбнулась, вновь перечитывая нелепое послание. — Карвер, ты в своём репертуаре…
Осталось совсем немного. Совсем. Кровь рабов медленно стекает с алтарей, заполняет собой линии сложных геометрических фигур. Пентаграммы пересекаются, расходятся. Это красиво. Корифей тянется к ритуальному кинжалу, и лениво вспоминает, а сколько этих рабов было? Две сотни? Три? Жарко, очень жарко. Мухи кружат над ритуальной площадкой, но Архитектор ставит полог, и назойливое гудение прекращается. Теперь ничего не отвлекает от ровного звучания заклинаний. Только короткие всхлипы рабов, когда заговоренная сталь обрывает их жизни. Магистры вслушиваются друг в друга, ждут нужного момента, чтобы подхватить слова и нанести удар. Они сильны, они опытны, у них все получится. Они войдут в Золотой Град. Корифей улыбается другу, всаживая кинжал между ребер раба.
— Еще немного, — одними губами шепчет Архитектор. — Мы изменим этот мир навсегда.
Много веков спустя, выбравшись из тюрьмы Корифей вынужден был признать, что это единственное, что им удалось.
Архитектор его раздражает. Положим, не он один. Его раздражает скупость Оценщика, который второй месяц не может собрать нужное число рабов; последняя партия и вовсе состояла из дряхлых стариков и больных детей — бросовый товар, вдобавок перемерший от дизентерии прямо в рабских бараках, не дождавшись жертвоприношения. Раздражает сама необходимость скупать рабов и лириум тайно, небольшими партиями, как будто не величайшее из деяний они готовят, а мелкое преступление. Раздражает ленивая улыбка Прорицателя и его манера пропускать встречи и спать сутки напролет, выискивая в Тени ему одному ведомые знаки. Раздражает Безумец. Последнему не нужно даже ничего специально делать, чтобы раздражать. Если бы была возможность, Корифей не имел бы дела ни с одним из прочих жрецов. Архитектор, впрочем, хуже всех. — Взгляни, — говорит он, демонстрируя лист пергамента. Они стоят в архитекторской студии — гладкие стены из темно-зеленого мрамора сплошь изгажены меловыми разводами, книги и заметки валяются прямо на полу. — Я внес некоторые изменения в геометрию сигилов. Увеличение площади третьей печати приводит к экспоненциальному возрастанию количества требуемого ресурса. «Ресурс». Однажды он битый час нудел Корифею про то, нужно ли им строго определенное количество крови, которую в таком случае стоит измерять секстариями, как вино или муку, или же, поскольку проводником магии является не только она сама, но и души умирающих, «ресурс» представляет счетное число. — Ты испытываешь мое терпение, — гудит он. — Количество неважно. Цена неважна. Ритуал сработает или нет? — Прогресс есть, но мне нужно время. — Время, — медленно повторяет за ним Корифей, стараясь не давать волю тяжелой злобе. — В конце концов, мы собираемся изменить мир навсегда, — Архитектор улыбается вежливо и терпеливо, как если бы разговаривал с капризным ребенком. — С этим не стоит спешить. Голос Думата становится требовательней каждую ночь. Расположение звезд тоже важно; нужный момент неотвратимо приближается, количество необходимого лириума и рабов огромно, и у них все еще нет… — Ты плохо выглядишь, Сетий, — продолжает Архитектор. — Ты слишком переживаешь. … нет работающего ритуала, Прорицатель проспал три прошлых встречи и не прислал даже записки, но зато Безумец пришел на все, и на каждой рассказывал один и тот же непристойный анекдот. — Настойка из пустырника и эльфийского корня творит чудеса с расстроенными нервами, — говорит Архитектор. Он, несомненно, хуже их всех.
– Мы считали друг друга братьями, хоть один из нас был эльфом, – говорит Тобриус, усаживаясь на чудом уцелевшую скамейку. – Нам нравились одни и те же книги и идеи, одни и те же девчонки. Нас было четверо. Теперь остался я один… – мужчина вздыхает, глядя на подрагивающие от перенапряжения руки. Карвер не торопит, ждет. – Пятым был Моревар. Ему всегда нравилась магия, вот он и решил устроиться к ней поближе. Мы часто встречались вечерами: философствовали, рассуждали, спорили… А потом Квентин увлекся запретной магией, наследил, Малькольм его прикрыл. Когда стало ясно, что усмирят обоих, Моревар помог им сбежать. И все. Никаких больше совместных посиделок. Он сошелся с Траском и Эмериком, а с нами едва здоровался. Но письма от беглецов забирал. Думаю, Моревар чувствовал вину… А незадолго до вашего приезда он сам ко мне подошел. Сказал, что отправился по следу прошлого, отдал письма… Больше я его не видел. Эмерик упомянул – храмовник погиб во время расследования, и его дело ведет теперь он... Маг снова замолкает. – И сегодня тебя самого едва не убил твой друг, – негромко произносит Карвер. – Но дети другого друга убили его раньше. Вот такая семейная история. Все в этом Киркволле шиворот-навыворот…
«Не ходите в башню» – говорили они. «Там живет злой дед-малефикар» – говорили они. В какой-то момент младшие из Драйденов поняли, что их попросту водят за нос. Что осторожно обойти ловушки на мосту, что соединяет крепость и башню, задача вполне себе осуществимая. И плевать, что сначала их наличие отправили проверять самого младшего: тот, повизгивая с испугу, до двери по другую сторону целым и невредимым таки добежал. Засевший за баррикадами из книг и свитков Авернус подумал, что по его душу опять пришли эти Серые Стражи. Наивный.
В первый день они просто осматривались. Кто-то, задрав голову, разглядывал пустые, раскачивающиеся клетки; кто-то пытался играть в «злого малефикара», вымазавшись с ног до головы авернусовым вареньем. Стоило лишь гаркнуть на детей, как те с диким визгом убегали прочь.
На следующий день дети вернулись. В тот же час, тем же составом, благо сегодня Авернус удосужился оторвать взгляд от книг и рассмотреть их: девочка, мальчик постарше и совсем маленькое бегающее нечто, пол которого определить он затруднился. Дети вернулись храбрыми и оборзевшими на редкость: подкрадывались к Авернусу и пытались заглянуть в его свитки. Авернус гаркал. Дети разбегались – уже с гаденьким смехом – и возвращались вновь. Дети Драйденов стали личным стихийным бедствием.
Когда самый мелкий из бравой братии потянулся к изогнутым ножам, которые Авернус по старости (или из ностальгии по старым добрым временам) забыл упрятать в сундук, ребенка пришлось схватить за шкирку и – нет-нет, не упрятать в сундук, хоть и очень хотелось – всучить в руки старшего брата. Наверное, изрезанные крючковатые пальцы, заляпанные кровью (не кровью, на деле, а простыми чернилами) тронули детей до глубины души. А когда Авернус еще и беззубо улыбнулся, являя собой образец малефикарского добродушия, без оглядки умчались прочь, не забыв очень громко хлопнуть за собой ветхой дверью. Авернус гаденько похихикал. С грустью оценил потери в лице двух банок варенья. И так, на всякий случай – упрятал ножи в сундук.
— Почему отец пожелал встретиться здесь? Их шаги гулко перекатывались по пустой церкви. — Потому что все мы равны и честны пред ликом Создателя, — тонко улыбнулась Петрис и протянула ему руку. — Идём же. Вместе они поднялись к алтарю, где на них взирала статуя Андрасте. Горящие свечи истекали алым воском, воздух был тяжёл от благовоний. — И пускай клинок пронзит мою плоть, кровь моя прольётся на землю, и пускай мой крик тронет их сердца, моя жертва станет последней, — нараспев процитировала Петрис Песнь Андрасте. — Только вряд ли ты станешь последней жертвой. Да, Шеймус? Но Шеймус не отвечал, глядя потухающим взглядом на торчащий из груди кинжал.